Примерное время чтения: 10 минут
917

Война памяти: зачем переписывают историю?

Еженедельник "Аргументы и Факты" № 47. АиФ в Омске 18/11/2015
Поколенческая память способна меняться под влиянием средств массовой пропаганды.
Поколенческая память способна меняться под влиянием средств массовой пропаганды. / Дмитрий Мазур / АиФ

Ровно 70 лет назад, 20 ноября 1945 года, начался знаменитый Нюрнбергский процесс над бывшими руководителями гитлеровской Германии. И вроде событие такого масштаба должно остаться в памяти как минимум нескольких поколений, но… О нём не помнят. А если помнят, то смутно, да и вряд ли сходу перечислят имена и фамилии нацистских преступников. Почему и как из человеческой памяти стирается история? Об этом корреспондент «АиФ в Омске» поговорила с Виктором Худяковым, доктором исторических наук, деканом истфака ОмГПУ.


Досье
Виктор Худяков - профессор, доктор исторических наук, декан исторического факультета ОмГПУ. Окончил ОмГПИ им. Горького в 1964 году. Сфера научных интересов - история крестьянства Сибири в XIX в., аграрная политика царского правительства в Сибири в пореформенный период, отечественная историография. Автор более 70 научных публикаций. Заслуженный работник высшей школы РФ.


Месть или справедливость?  

- Виктор Николаевич, почему важные исторические события исчезают из человеческой памяти? Спроси любого прохожего на улицах Омска о Нюрнбергском процессе, так не ответят же, хотя вроде и не так давно это всё было.

Виктор Худяков

- В истории часто бывает так, что определённые важные события исчезают из неё, но не навсегда. Нюрнбергский процесс иногда напоминает о себе в удивительных вещах. Например, в Нюрнберге здание, где и проходил суд, туристам показывают только издалека. Это уже прямой вопрос к тому, что сейчас происходит в области памяти, потому что идёт так называемая гибридная война, или война памяти. Когда-то говорили, что французская революция сначала произошла в умах людей. В современном мире всё точно так  же. Югославский конфликт, украинский, ИГИЛ (запрещённая в России организация. – Ред.) – всё ведь началось с войны на почве памяти прошлого.

Сейчас в Германии и во всей Европе в целом неоднозначное отношение к Нюрнбергскому процессу, так как многие рассматривают его как месть победителей. Другие люди говорят о том, что процесс был несправедливым и те, кого судили, были отчасти хорошими людьми, что Гиммлер, например, любил животных и так далее. Но самое главное, что сейчас все рассуждают о несправедливости процесса по другому поводу – история превращается в историческую политику. И, как говорил один из братьев Качиньских, чья партия победила на выборах в Польше, история слишком серьёзная вещь, чтобы доверять её историкам. Поэтому она и исчезает как наука, превращаясь в историческую политику или в историю повседневности, что сейчас и происходит в Англии. В британском парламенте не так давно обсуждали, что людям в стране не хватает патриотизма.

Фото: АиФ/ Александра Горбунова

- То есть реального интереса к истории своего народа нигде в мире не осталось?

- Наверное, только во Франции, где 60% населения действительно интересуются историей своей страны. На втором месте Польша, а на третьем во времена перестройки была Россия. Сейчас же в мире действует историческая политика, у которой свои цели. Во-первых, каждая из восточно-европейских стран хочет представить себя в качестве жертвы России или жертвы коммунизма. В исторической политике главное - найти врага, на которого проще списать все трудности. Отсюда и идея, что Нюрнбергский процесс был несправедлив. Ведь, если судили нацизм, то почему не судили коммунизм?

Знаете, в Прибалтике, Польше и Украине созданы институты памяти. Это специальные учреждения, в которых существует своё финансирование, им выделяют гранты, они оказывают большое влияние на СМИ. Кроме формирования общего мнения, они подсчитывают и финансовые потери, которые можно предъявить России. Так что занятие исторической политикой - это ещё и выгодно. Жертвам всегда выделяют больше денег.

История должна проводить параллели между подсудимыми Нюрнберга и современными террористами: и тем и другим присуща полная аморальность, жестокость и, как результат, громадное число невинных жертв.

Ещё один момент - в нашей стране достаточно формально относятся к истории Нюрнбергского процесса. Вроде бы сейчас, наоборот, должна быть его актуализация в связи с мировой террористической угрозой, нарушениями прав человека, отсутствием моральных принципов в политике. История должна проводить параллели между подсудимыми Нюрнберга и современными террористами: и тем и другим присуща полная аморальность, жестокость и, как результат, громадное число невинных жертв.

- Наверное, это и есть благодатная почва для фальсификации истории?   

- Да, потому что фальсификацию истории поддерживают финансово, к сожалению, это одна из примет нашего времени. Сейчас это сделать намного проще, чем лет 20 или 30 лет назад. Когда страна выбирает позицию жертвенности, то о какой объективности можно говорить? Практически вся мировая историческая наука грешит этим. И невозможно в период «драки», во время войны памяти, удерживать объективную позицию. Восточно-европейским народам свойственно маятниковое мышление: маятник качается, потом доходит до упора и возвращается назад. У меня ощущение, что этот маятник достиг своего предела во всех нынешних войнах. Ну не может интеллигенция, СМИ, элита общества всё время существовать на грани абсурда в оценке прошлого.

Изменить прошлое  

- Вы, как историк, верите в то, что сегодняшняя абсурдная ситуация в мире сможет в ближайшем будущем стать объективной?

- История не может быть объективной, это субъективная наука. Как говорят, история более всемогуща, чем Господь, который не в состоянии изменить прошлое, а история это делает. Известный польский мыслитель Ежи Лец как-то сказал, что если из истории убрать всю ложь, то это совсем не значит, что останется одна только правда - в результате может вообще ничего не остаться. История всегда зависит от контекста эпохи, от того поколения, которое её пишет.

Каждая из восточно-европейских стран хочет представить себя в качестве жертвы России или жертвы коммунизма.

- А как же историческая, поколенческая память? Почему её так просто изменить?

- Большая часть поколенческой памяти формируется от 12 до 25 лет. Но она способна изменяться, так как на неё накладывается жизненный опыт, влияют средства массовой пропаганды, художественные фильмы и литература. Даже учебники по истории, которые тоже меняются. Во многом степень исторической памяти зависит от международной напряжённости. Понятно, что когда война идёт на границах России, то никакой истории нет, потому что главная задача учебников по истории – формирование патриотичности.   

- Но вам не кажется, что весь нездоровый уклон в патриотизм, в то, что «Крым наш» и так далее, просто отвлекает людей от глобального кризиса? Дескать, да, у нас всё плохо, но зато мы страна большая.

- В Западной Европе считают, что в патриотизме есть определённые недостатки, он ведёт к международным конфликтам. В Восточной Европе, где государственность возникла в 20-30-х гг. ХХ века патриотизм, наоборот, весьма востребован. То же самое можно сказать и о нашей стране. Идея осаждённой крепости проникла в сознание людей, и подогревает это чувство. Мы должны понимать, что патриотизм – явление сложное, неоднозначное. Патриотами, например, считали себя те, кого судили в Нюрнберге 70 лет назад. Важно, что лежит в основе патриотизма. Любовь к родине? Осознание того, что есть другой-чужой, непохожий но достойный уважения? Или поиски врага? Патриотизм должен быть мерило душевных качеств человека.

Прагматичное поколение  

- Раньше историки могли спрогнозировать ближайшее будущее, а сейчас это возможно?

- Нет. Лет 20 назад никто не мог предположить, что мы будем в состоянии фактической гибридной войны с Европой, особенно восточной. И какие конфликты будут дальше, мы можем только предполагать. В эпоху Просвещения историки исходили из идеи, что общество управляемо, и что все станы идут по так называемой столбовой дороге человечества, по одному вектору. Рано или поздно они придут к определённой модели, будь то правовое государство или коммунистическое общество.

Мы не знаем, куда мы идём.

В конце 70-х годов прошлого века внезапно стало понятно, что никто не знает, что будет с Родиной и с нами. История отказалась от идеи о том, что общество управляемо. И если раньше историки были самыми главными людьми, которые знали, что будет дальше, то сейчас мы не знаем! Я очень люблю историю, когда сам учился в институте, думал, что с помощью истории можно управлять общественными процессами. Сейчас я так не думаю. Одного мы не знаем, куда мы идём, и это не пессимизм, а реальная оценка ситуации.

- У вас за годы работы в ОмГПУ были сотни выпускников. Вы замечаете, как они меняются? Чем, например, отличаются нынешние студенты от тех, кто учился 20 или 30 лет назад?

- Выросло другое поколение. Я не могу сказать, что они лучше или хуже. Они просто другие. Но самое их главное отличие в том, что у них нет представления о логике исторического развития. Их знания раздроблены, многим студентам всё равно, когда жил Владимир Мономах, а когда была Куликовская битва. А в истории логика очень важна. Выпускники школ у нас порой толком ни говорить, ни писать не умеют, логика отсутствует в самой системе школьного преподавания. Та форма обучения, когда бесконечно повторяют одно и тоже, ни к чему хорошему не приводит.

К тому же сейчас выросло прагматичное поколение. Они не будут в старших классах учить то, что не надо сдавать на ЕГЭ. Поэтому, когда я прихожу к первокурсникам, всегда им говорю, что если документ о среднем образовании у них есть, то вот самого образования нет. И мы начинаем с ними учиться конспектировать, писать эссе, анализировать, выделять в текстах главное… То есть тому, чему когда-то учила советская школа. И ведь качество диссертаций тоже падает, потому что базы, которую давала школа, нет. Наше правительство должно понимать, что образование – вещь консервативная, и всех реформ оно просто не выдержит.

Смотрите также:

Оцените материал
Оставить комментарий (0)

Также вам может быть интересно


Вопрос-ответ

Самое интересное в регионах