Лирика без страстей. Евгений Евтушенко о графоманстве, политике и поэтах

Его называют последним великим русским поэтом. Сам Евгений Евтушенко слово «последний» не любит, и в будущее нашей литературы всё-таки смотрит с оптимизмом. А ещё поэт-шестидесятник по-прежнему проводит творческие вечера по всей стране. И собирает аншлаги!

На эти концерты приходят люди, которые верят, что поэт в России – больше, чем поэт. О том, чем сейчас живёт и о чём думает Евгений Евтушенко, – в интервью «АиФ в Омске».

Выкорчевать ненависть   

Ольга Минайло, omsk.aif.ru: Евгений Александрович, поэты уже давно не собирают стадионы, а современному поколению курсы валют намного интереснее стихотворений. Зачем вам потребовалась такая манифестация своего творчества и литературы в целом?

Евгений Евтушенко: Просто хочу напомнить то, о чём люди стали забывать. Я, например, недавно прочитал антологию постевтушенковской поэзии. Обрадовался безумно, когда её увидел, так как сам закончил составление своей антологии, посвящённой Великой Отечественно войне. У меня всё разложено по полочкам: и военные классики, и плеяда поэтов, рождённых войной, и война глазами детей, то есть, нашего поколения. И вдруг я увидел, что в той антологии постевтушенковской поэзии нет ни одной строчки о трагических 40-х годах. Да, эти ребята родились после войны, но разве это имеет значение? Я, например, родился после войны 1812 года, но для меня это тоже событие. Это пережитая война, корни нынешнего поколения. И я, читая книги Толстого, чувствую себя за это в ответе. Я листал эту антологию и понимал, что здесь не написано не только о войне, но и вообще ни строчки об исторических событиях! Лирика без страстей. Сексик. Не любовь, а именно сексик. Как будто в истории нашей страны ничего и не было. Как такое вообще могло случиться? С одной стороны, я не хочу превращаться в сварливого старикашку и всё время поучать, поучать, поучать… Но что делать, если люди не понимают? Быть поэтом такой страны как Россия, да и вообще – любой страны, и не увязывать поэзию с историей?.. Это невозможно.

– То есть, в современной поэзии сейчас – одно графоманство и не более?

– Гражданской лирики сейчас практически не существует. Не могу сказать, что всё – сплошная графомания. Талантливые люди есть. Например, мне нравится Вера Полозкова, но это не означает, что она – единственный ориентир гражданской поэзии. У неё есть свой взгляд на положение женщин в современном мире, и она его отстаивает. Полозкова – редкое явление. Есть ещё такая талантливая женщина – Вера Павлова. Правда обидно, когда она начинает заниматься сексуальными упражнениями вместо нормальных стихов. Я даже обратился к ней со стихотворным посланием, чтобы она бросила ругаться матом.

– Допустим, она бросит ругаться матом. А людям-то поэзия сейчас нужна? У них другие ценности на первом плане.

– Есть такое русское чудо, как Грушинский фестиваль. Существует он больше 40 лет, на нём собирается до 80 тысяч человек! Со всей страны! Семьями приезжают, в палатках живут. И это потрясающий поэтический фестиваль. Значит, интерес к поэзии есть. И к экономике это отношения не имеет. Вот, например, бедные латиноамериканские страны показывают, что когда человеку нечего терять, он свободнее себя чувствует. Вы меня понимаете? Всё-таки Колумбия подарила нам великого писателя, которого мы недавно потеряли – Габриэля Гарсиа Маркеса. Так что никто не знает, какие неожиданные цветы могут появиться, условно говоря, в Гефсиманском саду поэзии и литературы.

– То, что литература и история должны идти рука об руку – это понятно. А как же политика? Она вас, как поэта, задевает за живое?

– Я оказался одним из немногих людей, которые сразу отозвались на события на Майдане. Я написал не только отдельные стихи, но и публицистическую статью, которую напечатали в России и Украине. Она о том, что все политические интриги ничего не стоят в сравнении с жертвами, которые несут эти два народа. И первым жертвоприношением стала дружба между народами. Обидно, что появилась взаимоненависть. И чем дольше она остаётся и пропагандируется, тем сложнее её будет выкорчёвывать из будущих поколений. Преподавание истории в школах тоже изменилось. Считать, что все украинцы – бандеровцы, – несправедливо. Как мы можем забывать о том, что основная часть солдат из Украины и других стран СССР погибала за освобождение страны от фашизма? Как можно на отдельных фактах предательства обвинять целый народ? Русские тоже были изменниками. Сейчас всё как-то исковеркалось, исказилось. Знаете, я как-то был депутатом от Украины. В Москве меня не выбрали, потому что я однажды припарковался на машине, а машина – «Мерседес». Появились какие-то купленные милиционеры, которые стали обвинять меня в том, что, дескать, как можно доверять страну таким людям, как Евтушенко, которые разъезжают на «Мерседесе»? Но я купил его за деньги, который получил за издание своих книг за границей. Ничего не украл. Никого не эксплуатировал. А мне сказали, что я нарочно дразню народ. Правда, потом 14 городов в России предложили мне стать кандидатом у них. Я поехал в Харьков. Меня там очень хорошо всегда принимали. Помню, как хорошо общался с моими конкурентами на место депутата. И когда меня выбрали, они искренне меня поздравляли. Тогда я попал в украинскую Раду, и вот там мне не всё понравилось… У меня голова пошла кругом, я чувствовал скрежет качающейся Вавилонской башни. Как депутаты хватали друг друга за чубы, как кричали и оскорбляли! Это были профессиональные политики, не те, которые избирались вместе со мной. Я думал: «Боже мой! Куда я попал?». Я даже не догадывался, что под мишурой лозунгов о братстве живёт ненависть. Причём вражеская ненависть, я бы даже сказал, фашистская. Но в любой ситуации меня выручали стихи. Тогда, ночью, когда я не мог заснуть, и родилось стихотворение «Дай Бог», на которое впоследствии Раймонд Паулс написал музыку.

Приблизился к Шекспиру

– Евгений Александрович, вы Омск можете назвать городом поэтов? У нас родились Анненский, Мартынов, Васильев, Кутилов…

– Безусловно! Мой отец был ходячей антологией поэзии, сам писал стихи, очень любил Павла Васильева и часто читал мне его вслух. Как сейчас помню его строчки из поэмы «Соляной бунт»:

Крутит свадьба серебряная подолом,

А в ушах у неё не серьги – подковы…

Мартынов тоже прекрасный поэт. И Кутилов замечательный. Я включил его произведения в свою первую антологию. А молодой актёр Иван Моховиков узнал о существовании Кутилова из моей книги. Таким образом, Кутилов нас сблизил.

– Вы написали огромное количество стихотворений. У вас не бывает такого, что вы перечитываете их и думаете, ну как я мог так мыслить когда-то?

– Бывает. Самое лучшее, что я написал, – поэма «Голубь Сантьяго». Я даже скажу вам нескромную вещь, но не нападайте на меня за это. Плох тот матрос, который не хочет быть капитаном, и я думаю, что в этой поэме я в некоторых местах приблизился к Шекспиру. Эта поэма была направлена против самоубийств, которых сейчас очень много в нашей стране. Помните, как пару лет назад две девочки стояли на краю крыши, сцепив ладошки, а потом спрыгнули вниз? И то, как вела себя толпа в момент самоубийства. Ужасно. Ведь девочки долго стояли на краю крыши, почему никому не пришло в голову залезть туда через чердак и спасти их? Провели расследование, пытаясь выяснить, что могло довести их до такого шага? Видимых трагедий в жизни не нашли. Одна из девочек перед самоубийством написала в своём твиттере странную фразу о том, что всем будет лучше, если она уйдёт из этого мира. Но она не была изнасилована, у неё не было школьной беременности, с отметками всё хорошо, дома тоже порядок. Мама с папой не разводились, не скандалили и её не били. Что довело её до края крыши, до тех вопросов, которые она задала себе и Богу? Что её душило? Какого воздуха не хватало? После этой поэмы я получил огромной количество писем – полторы тысячи – со всего мира, от Бишкека до Италии. И скольких людей она спасла от этого проклятого края крыши или чего-то другого. Мне после выхода поэмы позвонил мой друг, режиссёр Федерико Феллини, и сказал: «Дженио, я прочёл, я считаю, что это потрясающая вещь». Он говорил о том, что ситуация с молодёжью в разных странах мира должна улучшиться. Необъяснимо, но мы с Америкой находимся в авангарде суицидов в мире. Хотя на самом деле лидируют скандинавы. А ведь у них хорошая социалка, нет национализма и ничего подобного. Почему так происходит – загадка. И, кстати, там произошла история, которая даёт проблеск надежды. В Норвегии много мусульман, которые вдруг решили объединиться и защищать евреев от возможных арабских террористических актов. Наверное, им как-то стыдно стало за свою национальность и веру, которая так безжалостно обращается с людьми, с чужими верованиями. Короче говоря, Феллини тогда сказал: «Ты должен снять фильм». Но тут случилась проблема – из-за гангрены я потерял ногу, пришлось переучиваться ходить. На одной ноге всё-таки ходить немножко труднее, чем на двух… 

– Поэт Евгений Рейн как-то сказал, что Пастернак писал на пастернаковском языке, Мандельштам – на мандельштамовском, а Ахматова – на русском. А на каком языке пишет Евгений Евтушенко?

– Мне трудно обсуждать себя. И я не могу быть объективным по отношению к самому себе. Тот же поэт Евгений Рейн, друг Бродского, когда составлял список великих русских поэтов, включил меня туда. А Бродского нет. Вот этому парадоксу я был поражён.