Лев Абрамович очень точно ставит «диагноз» не только русской культуре, но и всему современному обществу. К сожалению, в Омске Лев Додин – не частный гость. Первый раз он приехал в наш город 30 лет назад со спектаклем «Кроткая» по повести Достоевского. Второй визит этим летом – в рамках фестиваля «Академия». На этот раз омичам показали «Три сестры» по пьесе Чехова.
Сезонная шизофрения
 |
- Лев Абрамович, многие критики сейчас любят рассказывать о том, как русский репертуарный психологический театр медленно умирает. На «Академии» эта тема поднималась неоднократно. Вы с этим согласны?
- Психологический и репертуарный театр – это немного разные вещи. Поясню по порядку. Что касается репертуарного театра, то это какое-то блуждание в умах. Сезонная шизофрения, которая иногда может длиться годами. Я плохо понимаю, что имеют ввиду, говоря, что репертуарный театр умирает. Потому что все те, кто так думает, в качестве образцов для подражания называют режиссёров, кто ставит свои спектакли в репертуарном театре. Сегодня официально признанной театральной державой во всём мире считается Германия. Это одна из тех немногих европейских стран, которая полностью сохранила систему репертуарного театра с постоянной труппой. В каждом маленьком городе Германии есть свой профессиональный театр. А вот во Франции и Англии ситуация критическая.
Все мастера, с которыми я общаюсь, мечтают о собственной постоянной труппе. Но в сегодняшней Европе, а тем более, в Америке, эти модели вообще никогда не существовали. Организовать труппу трудно, прежде всего, по финансовым причинам, потому что содержать большую компанию людей нужно на приличной зарплате, в отличие от России. Ещё проблема в нежелании молодых артистов связывать себя узами долгосрочных обстоятельств с драматическим театром. Потому что на съёмках в кино, рекламе и не телевидении можно заработать гораздо больше. Они предпочитают год быть безработными в Лондоне, но не прозевать тот звонок, который может раздаться в любой момент и даст возможность заработать денег на ближайшие пять лет.
- Разве не лучше играть пьесы Шекспира в лучших театрах страны?
- Для них это лучше, чем год играть Шекспира и прозевать этот самый звонок. Это считается проблемой, которая постепенно настигает и Россию. Но как с этим быть пока никто не придумал. Потребность общения человека с человеком может возникнуть через 200,300 или 1000 лет. Но возникнет обязательно. И тогда снова станет важным зрелище, которое одновременно может увидеть не миллион человек, а 500 зрителей максимум. Тогда это снова станет суперэлитным, суперважным и супер, прошу прощения, дорогим. И театр, в том числе психологический, обретёт новое дыхание. Это вообще достаточно широкое понятие, а мы в него включаем узкий сегмент, который связан с русской психологической школой. Это театр, всерьёз размышляющий о личности человека как о неком мощном космосе.
Сегодня в психологическом театре серьёзный кризис во всём мире. Россия как всегда в кризисах догоняет Запад. С радостью подхватывает то, что Запад видел уже лет 30 назад. Большой европейский театр – это глубокое изучение души человека, чувств, длинных мыслей. Если вы сегодня послушаете большинство спектаклей, то заметите, что артисты почти не говорят длинных мыслей великих писателей. Они их рубят на маленькие кусочки, и мысль теряет смысл. Современные драматурги чаще всего пишут короткими репликами, которые иногда могут взрываться одинокими монологами.
Это потеря способности читать большой текст. Сначала читать, а потом понять, почему он родился у автора? Это забывается. Отчасти оттого, что мы сегодня мало читаем, мало общаемся. Всё очень лаконично и я иногда с ужасом думаю, что же от нас останется? Потому что из смс’ок архив не создашь. В собрание сочинений переписку по мобильному телефону не вставишь. А ведь у того же Чехова большая часть его произведений родилась из его переписки, дневников. Сейчас компьютер уничтожает черновики, а культура создается на базе черновиков. Их наличие и делает произведение – произведением.
Это достаточно глобальные вопросы. Всеобщий прагматизм, который вроде бы победил в конце XX - начале XXI века, нивелирует ряд основополагающих нравственных понятий. Вне этих координат искусству нечем дышать. Не о чем размышлять, когда всё находится в парадигме – «хорошо» - «плохо», «дерьмо» - «не дерьмо». Сталкиваясь с современной драматургией, я нахожу в ней интересные темы, но ни одну из пьес поставить бы не хотел. Всё измеряется слишком простой системой координат. Одна из наиболее распространённых – всё дерьмо. В то время как в пьесах огромный дефицит сострадания, а в театрах – дефицит человечности. Всем легче развлекаться, говорить пластическим языком с однозначными мыслями. Легче разговаривать якобы метафоричным языком, который вроде возвращает нас в архаическое сознание. Но трудно представить себе Достоевского только метафорами. Всё-таки он весь - в длинной, непрерывно меняющейся мысли. Я первый раз в Омске был 30 лет назад, когда мы привозили «Кроткую». И я помню, как мы часами (!) исследовали одну его фразу. Потому что она начинается с одной мысли, продолжается, по сути, противоположной, и завершается неким синтезом, который трудно понять. И исследовать такие фразы было наслаждением.
- Вы считаете, современный зритель нуждается в серьёзном психологическом театре?
- Потребность зрителя в таком театре велика. При том, что ему порой бывает трудно. Недавно в Воронеже на фестивале мы играли «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Было видно, как трудно зрителю погрузиться в эту историю, как он не верит, что актёры так и будут ходить по сцене и разговаривать. Ждали, что они, наконец, запоют, затанцуют или что-нибудь случится с декорациями. Нужно было постепенно привыкнуть к тому, что нужно вслушиваться в эти диалоги. Зрителю интересно пережить в театре то, чего он не ожидает. Он не может ничего хотеть, кроме того, что он уже видит. А он видит Пугачёву и хочет ещё раз Пугачеву. Если ему чаще показывать Эдит Пиаф, может он захочет и её. Отсюда и понятие «звезда». Это то, что повторяется. В театре же смысл в том, чтобы не повторяться.
«Архитекторы мыслят вокзалами»
- Ваш спектакль «Бесы» по Достоевскому идёт девять часов. Что переживает зритель, когда на целый день погружается в мир Достоевского?
- Мы ставили «Бесов» мучительные три года. Потому что погрузиться в мир, философию, поэтику Достоевского чрезвычайно трудно. Мы не просто репетировали, мы пытались перестроить свое сознание. Вывесили список литературы, которые нужно прочитать актёрам, - более 200 наименований. Я понимал, что все 200 никто не прочитает, но иногда важно даже не прочитать их, а понять, что они существуют. Это были книги, которые читал сам Достоевский или его герои. И прочитать 3-4 книги, которые читал твой герой – это уже внутренний подвиг, переключение регистра твоих мыслей. «Бесы» я называю духовным приключением. Потому что девять часов провести с Достоевским – это довольно мощное приключением. На него не легко решиться, но тем, кто всё-таки решается, бывает интересно. Они узнают не только нечто новое, но, прежде всего, то, о чём сами думали, но не могли сформулировать. С одной стороны нас это тревожит, с другой утешает тем, что ты не один такой в тревоге. Достоевский, Чехов, Толстой, Шекспир – авторы абсолютно бездонные, понимать которых можно бесконечно. У них всё идеально связано. Иногда абсурдно связано, странной логикой, но эта логика есть.
Я с удовольствием привезу «Бесов» в Омск, если найдутся желающие их посмотреть. Но, думаю, найдутся. Зритель в последнее время, как бы мы его не ругали, развивается быстрее театра. Я замечаю, что на таких спектаклях как «Дядя Ваня» и «Три сестры» становится больше молодых людей. Как-то захожу в зал, а там стоят две девушки с такими… пёрышками (показывает на голову), совсем молоденькие, с игрушками электронными в руках. Мне хотелось позвать администрацию и сказать: выгоните их! Они же испортят весь спектакль! А потом начинается действие, они прячут эти игрушки, начинают смотреть. Думал, что они уйдут в антракте, но нет. На самом деле у них национально-исторический опыт может быть глубже и острее, чем у предыдущего поколения зрителей. Они понимают гораздо больше.
- Вы однажды сказали, что хотите создать модель театра XXI века. Что конкретно вы имели в виду?
- У нас очень маленький театр, который возник из крошечного кафе-шантана. Его ещё до революции построил один певец для своей возлюбленной. А потом из этого вырос театрик. Мы как раковая опухоль распространились по жилому дому, одну квартиру отобрали, другую… Но жить нам очень трудно. Много лет обещают построить новое здание, сейчас опять говорят, что вот-вот должны дать землю. Мне кажется, что это в другой жизни случится. Я хотел бы построить образцовый драматический театр XXI века. Где всё будет продумано с точки зрения художественных и человеческих задач театра. А все театры, которые я вижу, это такие большие вокзалы. В лучшем случае – пространство для музеев, в худшем – дворцы культуры. Огромные лестницы, мрамор, паркет, блеск… Всё, что отвлекает, не позволяет сосредоточиться. Но театр – это не публичное действо, а некий совместный, условно говоря, спиритический сеанс. А архитекторы у нас сейчас мыслят вокзалами.
Печальный Чехов
- Некоторые московские чиновники говорят, что трата бюджетных денег на провинциальные театры – занятие бессмысленное. На ваш взгляд, почему у них такие мысли вообще рождаются?
- Такие головы у московских чиновников, в них любые мысли могут родиться. Надо же придумать, как не тратить средства на культуру. Но это безумие. Художественный драматический театр, который ставит ряд спектаклей с определённой задачей, не может быть финансово прибыльным. Это аксиома. Прибыль приносят только коммерческие мюзиклы, но их единицы. Если взять для сравнения Европу, то бюджеты их театров и наших несопоставимы. Когда-то давно директор одного из лучших театров Гамбурга сказал мне: «Лев, у нас урезали миллион марок из бюджета». Я говорю: «И что?». Для меня это были какие-то мифические цифры. Он отвечает: «Понимаешь, у нас всегда годовой бюджет был 10 миллионов. Я не знаю, как руководить театром за 9 миллионов!». И для него это была огромная проблема.
- Вы много гастролируете, с теми же «Трёмя сёстрами» были недавно в Америке. Замечаете, как зрители в разных странах на русскую классику реагируют?
- Если бы не было этого общего языка, мы бы никуда не ездили. Театр - это не только вид искусства, это язык межнационального общения, идеальный язык космополитизма. Чем более национально острые проблемы мы поднимаем, тем, как ни странно, мы становимся более интернациональными. В глубине проблема общая. И нет такого, что в России зрители плачут, а в Америке смеются.
Другое дело – национальный темперамент. Иногда смеются больше. Скажем, на Чехове, особенно в Англии и в Америке. Там очень чувствуют его юмор, гораздо больше, чем в России. То ли у нас страна более печальная, то ли оттого, что в школе нам внушали, что Чехов печальный автор. А там зрители воспринимают Чехова как современную пьесу. Да, они знают это писателя и его произведения, но на всё реагируют более свободно. В Англии, Америке и Франции психологические условия жизни со времён Чехова не слишком изменились. Поэтому когда начинается «Дядя Ваня», где у Астрова спрашивают: «Может, водки выпьешь?», а он отвечает: «Нет. Я не каждый день водку пью», в Лондоне зал взрывается от хохота. Я даже испугался в первый раз. Потом понимаю: да, вообще не принято каждый день пить. Это смешно. А у нас как? Не каждый день человек водку пьёт, бывает. Или фраза: «Сильно я постарел?». Ответ: «Очень». Зал хохочет. Потому что не принято так говорить, это не вежливо, это парадокс какой-то. У нас же реакция – бывает и хуже говорят. Эмоционально-бытовое восприятие у нас разное, но психологически мы похожи друг на друга больше, чем думаем.
- Посещение театра в Москве и Петербурге – недешёвое удовольствие. Вам важно, чтобы сохранялась идея общедоступности театра?
- Конечно. Но как найти грань между общедоступностью и уважением? Ведь под общедоступным понимают нечто дешёвое. А в России очень дешёвое и очень уважаемое не совместимо. Мы уже в этом убеждались. Например, делаем благотворительный спектакль, и вдруг, при наших аншлагах и довольно дорогих билетах – неполный зал! Потому что за бесплатно людям становится неинтересно. У них глубокое убеждение, что ничего хорошего бесплатно им не дадут. С одной стороны, мы должны повышать цены на билеты, потому что повышаются цены на всё. И вроде как нельзя, чтобы билеты в кино стоили дороже, чем билеты в театр. Его перестанут уважать. Приходится искать грань между дешёвыми и дорогими билетами. Но общедоступность не должна достигаться за счёт общей простоты.
- И напоследок, расскажите, чем вы откроете осенью новый театральный сезон в МДТ?
- Если всё будет нормально, то сезон должен открыться премьерой «Коварство и любовь» Шиллера. Хотя ненавижу премьеры, и всё время думаю, как без них обойтись. Дело в том, что на первый спектакль зритель приходит так, как будто ему нужно вынести приговор. Знаете, в театре какая-то химия существует. Потому что на втором показе зритель совсем другой, более спокойный. Он знает, что вчера спектакль был, что всё закончилось благополучно. Причём так во всём мире. Мы даже пытались делать платные генеральные репетиции со зрителем. Вроде всё нормально, но как только премьера – всё начинается заново. Актёр - это безумно трудная профессия. Я иногда смотрю на них и думаю: «Вот я бы на их месте никогда не вышел на сцену».
Досье
Лев Додин, российский театральный режиссёр. Художественный руководитель Академического Малого драматического театра – театра Европы. Один из ведущих мастеров российского и европейского театра. Поставил более 60 спектаклей на сценах России и за рубежом.
Фестиваль «Академия» закроет Малый драматический театр 
Александринка показала в Омске Гоголя на коньках 
Старейший театр Европы приехал в Омск на «Академию» 
Егор Дружинин: «Клоунада – это актёрство в таблетке» 
Александра Юркова: «Русской культуре никакой кризис не страшен»