Для многих Владимир Конкин – это Володя Шарапов из фильма «Место встречи изменить нельзя» или Павел Корчагин из картины «Как закалялась сталь». В его творческой биографии не один десяток фильмов и спектаклей, но по пустякам известный артист себя растрачивать не любит и полушутя говорит: «Конкин не продаётся!».
В нашем городе артист провёл творческую встречу и поделился с омичами теми проблемами, которые его волнуют. Самые яркие высказывания Владимира Алексеевича записал корреспондент «АиФ в Омске».
Не шоу, а скандал
- Вот уже 50 лет я занимаюсь своим делом, но крайне редко позволяю себе «светить мордашкой» на сегодняшнем телевидении. Меня приглашают во многие передачи, но что там делать? С видом эксперта нести пошлятину? Я не могу. Меня от этого воротит, меня это раздражает. Что ни шоу, то гадость. Разнузданное, мерзкое, унизительное. Что же такое получается, наша страна только из гадостей и состоит? Ведь эти передачи не настраивают зрителей на то, чтобы пожалеть других. Любое шоу обязательно должно превратиться в склоку, в скандал. Нужно обладать определённой психикой, чтобы эту чушь смотреть. Поэтому никаким каналам не хватит денег, чтобы я согласился в таком участвовать. И вообще, Конкин не продаётся! (смеётся). Да, я понимаю, что мы, актёры, должны как-то себе на жизнь зарабатывать. У меня вот два клапана в сердце стоит и одни только мои пилюли стоят, как несколько пенсий. А никаких дотаций ни за народность, ни за три государственные премии у меня нет. Я не ною и не жалуюсь, нужно работать, уметь крутиться. Ладно у меня, помимо театра, ещё книги выходят, они меня как-то подкармливают. Поэтому я с голоду не умираю и по телевизору в то же время не мельтешу. У меня есть определённые принципы, которые я не нарушаю. Я сплю со своей совестью. Когда-то очень давно я придумал себе сон, как будто просыпаюсь ночью, а у меня на коленях сидит моя совесть, смотрит в глаза и говорит одно слово: «Ну?». Мороз по коже. Я верен своему слову, и только одно обстоятельство может меня от него избавить – если Господь меня приберёт.
«Я – маменькин сыночек»
- Когда у нас в сердцах начинают хаять власть - это брюзжание, потому что начинать нужно всегда с себя. Для меня религия – тот духовный стержень, без которого жить не смогу, рассыплюсь сразу же. Я много чего пережил. Родился в 1951 году, война только недавно закончилась. Помню, как мой старший брат умирал от полиомиелита 17-летним мальчиком, потому что не было лекарств. Я позднее дитя, мама меня родила, когда ей было уже 40 лет. Потому что врачи тогда прямо сказали ей, что мой братик уйдёт из жизни. И мне все эти годы так его не хватало!.. Я всю жизнь был внутренне одинок. Да, у меня было множество интересов, родители привили мне любовь к театру, музыке, книгам. Но в какой-то момент своего развития уже не всё маме расскажешь, а храмы от нас были отсечены. С кем посоветоваться? Только с дворовыми пацанами, а мне мама говорила: «Не дружи с ними, они тебя плохому научат, дружи с девочками». Я так с девочками только до сих пор и дружу. Я всегда гордился званием маменькиного сыночка, потом что у меня с детства порок сердца, и мама до 10 класса меня в школу провожала.
Я позднее дитя, мама меня родила, когда ей было уже 40 лет.
Когда я вижу уныние на лицах людей, всегда вспоминаю: в Священном Писании говорилось, что и в скорбях своих надо радоваться. Противоречивая фраза. Мне ногу оторвали, например, а я должен радоваться? В этом и парадокс человеческого достоинства - оставаться человеком и не превращаться в скотину, как плохо бы тебе ни было. Если эти чувства появляются, идите на свежий воздух, посмотрите на небеса, на сияющие купола возрождённых храмов Омска. Когда я был у вас в 1984 году, видел только два храма. Сейчас диву даюсь красоте вокруг. А какой у вас Воскресенский собор! Каждый храм - это доминанта города. Да, у каждого региона свои возможности, и нужно исходить из этих реалий. Но, согласитесь, когда из твоего окна видны купола и в них отражается солнце, на душе сразу легче становится. Думаешь: ну из-за чего я хандрю? Мы сами себе порой создаём все эти фильмы ужасов и верим в них.
Современный Иисус
- Как я страдал и мучался, когда мы снимали «Как закалялась сталь»! Я же до этого никогда не снимался, только-только театральное училище закончил. Какие десятиэтажные словосочетания летели на мою бездарную голову… Я был несчастным перепуганным саратовским мальчиком, загнанным в какую-то мышеловку. Я прятался и рыдал. Люди ходили на съёмочной площадке и кричали: «Где Конкин?», и кто-нибудь махал рукой: «Вон, там в углу рыдает». Да, такое было. И я нисколько этого не стесняюсь, потому что чрез это надо было пройти.
«Как закалялась сталь» - это роман нравственного очищения, он о великом человеческом достоинстве. О том, что даже прикованный к постели человек сражается! При этом фильм - не коммунистическая икона. Николай Мащенко, покойный режиссёр, говорил: «Я снимаю современного Иисуса Христа». И это тогда, в 1970-е годы! Корчагин - страдалец, но мы не снимали страдальца. Он пытается преодолеть это. Нас, русских, надо иногда пороть. Русское дитя начинает хорошо думать тогда, когда знает ремень. Классиков перечитайте, их всех пороли, однако литература XIX века – самая лучшая в мире. Это крайний метод воспитания подрастающего поколения, но эти толчки иногда необходимы. Поэтому для меня «Как закалялась сталь» - символ воспитания. Когда картине исполнилось 40 лет, я сказал Константину Эрнсту – давайте отметим этот юбилей, снимем передачу. А он отвечает: «Не формат, Володя». Вот и всё. Не формат. А передачи про мерзавцев, предателей и алкоголиков – формат. Но так это же тоже воспитание подрастающего поколения! Мы великая страна, но нам не хватает единства, которое мы могли бы передать следующим поколениям. И только настоящее подлинное искусство могут укрепить нас и наше отечество.
Прыжок под танк
- Я обожаю картину «Аты-баты, шли солдаты…» Она простая донельзя, минимум технических средств, но есть что-то магическое в режиссуре, людях, которые снимались. Съёмочная группа – это ведь селекция. Настоящая режиссёрская клумбочка, где все друг другу подходят. Самый страшный эпизод фильма, когда взвод младшего лейтенанта Суслина погибает под немецкими танками. Я стоял перед окопом, на меня ехал танк, и я должен был незаметно в эту яму прыгать.
Просто увидел танк, он меня чуть не задавил – вот и вся моя работа.
У каждого танка существует так называемая мёртвая зона, после которой водитель тебя не видит. Поэтому он может спокойно тебя задавить и даже знать об этом не будет. Так вот, за несколько метров передо мной мёртвую зону обозначили маленькими красными флажками. Как только танк к ним приближается, я должен прыгать в яму, потому что уже через полторы секунды над моей головой будут крутиться гусеничные колёса. Помню, как стоял перед ямой и смотрел, как на меня прёт танк. Как он доходит до красных флажков, а я всё на него смотрю. Не знаю, что со мной произошло. Спасло меня только чудо – режиссёр Быков понял, что Конкина переклинило, толкнул оператора, тот каким-то невероятным прыжком оказался возле меня, пнул меня в спину, и я полетел в яму. Тут же сверху проехал танк, и меня засыпало землёй. Когда меня откопали, я был весь в крови, гимнастёрка превратилась в лохмотья. Вся съёмочная группа трясла меня за плечи со словами: «Володя, скажи хотя бы слово!». Вроде как я ответил «Как на войне, наверное…» и упал в обморок. После этой сцены нам дали три дня отгула. Мы жили в обычной советской гостинице в Сергиевом Посаде, где душ и туалет в конце коридора. Я все три дня лежал на кровати и не мог встать. Было ощущение, что я один разгрузил 60-тонный вагон. Казалось бы, что я вообще сделал? Ничего. Просто увидел танк, он меня чуть не задавил – вот и вся моя работа. И между тем я руку не мог поднять, ко мне приходили ребята, отводили меня в туалет, помогали умывать лицо, укладывали в кровать, развлекали…
Помню день премьеры фильма. В конце в зрительном зале стояла полнейшая тишина. Кто-то тихо плакал. Мы молча вышли перед этим залом, и только тогда начались аплодисменты. Мы ничего не говорили, у нас самих ком в горле стоял. Да и не нужны здесь слова. Эта картина была, как код нашей страны, который всем был понятен. И этот код сейчас нужно восстанавливать. Фильм «Аты-баты» - это напоминание о том, что мы сейчас тоже находимся на передовой. У нас вечная передовая.
Светский амвон
- Сейчас артистов не воспитывают. А качество идёт от культуры, поэтому задачи культуры чрезвычайно сложны. Культура – это тормоз. Задача искусства – культивировать сердце, смягчать нравы. Сцена – это как амвон храма, светский амвон. И я не понимаю, как современные артисты могут выходить на неё и говорить скабрезности? Интересно, что за последние десять лет публика в театре изменилась. Во-первых, она сильно омолодилась. Во-вторых, залы в театрах практически всегда полные. Хочется верить, что многие задают себе вопросы, и театр обязан, как шлифующий мастер, дать им некий ответ. Другое дело, подходит ли тебе этот ответ? Но ты начинаешь размышлять, мозг начинает работать. Только через своё сердце и эмоции ты можешь это понять.