Производство страха. Юрий Беляев о сибирской провинциальности, кино и детях

Известный артист Юрий Беляев родился в селе Полтавка Омской области, но в детстве вместе с родителями переехал в Москву. В родной город Юрий Викторович приезжает довольно часто, на этот раз – в рамках ежегодного фестиваля «Киносозвездие России».

«Хотите стать столицей?»

Ольга Емельянова, корреспондент «АиФ в Омске»: Юрий Викторович, в адрес Омска, хоть и города-миллионика, часто можно услышать слово «провинциальный». Вы сами свою малую родину таковой считаете?

Юрий Беляев: Это формально так. Более того, я и Питер считаю провинциальным городом, несмотря на то, что его очень любят называть второй столицей, северной Пальмирой… Терпеть не могу такие фишки. Но нам сначала нужно договориться о том, что такое провинциальность и плохо ли это? В современном русском языке у определения «провинциальный» отрицательный оттенок, с чем я не согласен. Для меня это скорее географическая ориентация, нежели оскорбительное слово. Я, например, не очень люблю свою подмосковную родину, хотя там меня тоже считают своим земляком. Подмосковья я боюсь, как самую жестокую провинцию, потому что достаточно сесть на электричку, проехать два часа, и ты уже в Москве, ты в центре мира. В городе, где есть море возможностей. Ты вырвался из того плена, где тебя обсуждают соседи, родители требуют соответствовать каким-то правилам, а не быть самим собой, где много пут, ненужных человеку. В провинции часто можно столкнуться с замкнутостью и затхлостью мира, апатией. Хотя я, например, с самого детства сам искал себе занятия, начиная от кружка авиамоделирования и заканчивая балетным классом. Провинция - это ограниченность возможностей, как индивидуальных, так и коллективных. Чтобы понять провинциальность Омска – в нём нужно жить. Вы что, хотите стать столицей? Столицей чего? Отдельной сибирской республики? Ну была такая попытка… Обсуждать такой статус города нужно тогда, когда придёт время. Пока же на это нет ни политической воли, ни возможностей.

- Как в сознании пятилетнего ребёнка отпечатался Омск? И почему ваши родители в середине прошлого века решили переехали в Москву?

- При слове Омск у меня в голове возникает одна картинка: треснутая от мороза земля. Отец ведёт меня, пятилетнего, в детский сад, а я бегу впереди него и перепрыгиваю через эти трещины. Отец кричит, чтобы я не поскользнулся и не упал, а я всё бегу… Когда мне было пять лет, мы с семьёй переехали к родственникам в Подмосковье. Не знаю, по каким причинам это было сделано. Хотя в Полтавку мы потом несколько раз ещё приезжали. В Подмосковье отец, ветеран финской кампании, устроился работать на ТЭЦ. Папа ремонтировал котлы. Чтобы это сделать, нужно залезть внутрь котла, внутри температура +60°С. Адская работа. Помню, как мы с родителями ездили в Москву за колбасой. Дорогая тётушка КПСС, спасибо тебе за все эти радости!.. Детская память сохраняет только такие блики-воспоминания. Ещё помню, как состоял на учёте в детской комнате милиции за дворовое хулиганство, и то, что не получил срок, – случайность. Подмосковные города, кажется, до сих пор соревнуются друг с другом в степени изощрённости криминала…

Я не вижу ничего национального в Годе кино.

Инфицирован театром  

- Вы приехали в Омск на кинофестиваль. В этом году в каждом регионе десятки мероприятий, посвящённых Году кино. Где-то кинематограф пытаются сохранить, конкретно в нашем городе – создать. На ваш взгляд, Год кино этому способствует?

- Лично для меня Год кино – это пустое место. С таким же успехом можно было доехать до центра Сахары, сказать там что-нибудь шёпотом и ждать эффекта. Это всё равно что выращивать тропические культуры на Северном полюсе. Вот примерно так выглядит Год кино или Год литературы в стране.

Возможно, омский фестиваль и перевернёт мое отношение к этому. В конце концов, коммунизм в отдельно взятом совхозе всегда имел место быть. Чудеса случаются, и это тоже наша реальность. Там, где есть деньги, возможно всё: и плохое, и хорошее. Но денег, как вы понимаете, нет. И  какого развития ожидать, на какие шиши? Это же просто безумие - надеяться, что во время экономического и политического кризиса в стране начнётся какое-то развитие. Я давно работаю в области культуры и зарабатываю себе таким образом на жизнь, но сейчас я нигде не трудоустроен, не являюсь штатным сотрудником. Моя трудовая книжка вот уже десять лет лежит в самом надёжном месте – дома. Я не люблю западную терминологию, но русского аналога этому слову нет – я фрилансер. Причём вялый. Я не бегаю по студиям и театрам, не прошу взять меня на работу. Не прошу дать мне роль поприличнее, а не очередного бандюка. Чтобы фильм был без крови и убийств, без того, что сейчас называют производством страха в промышленных масштабах. Я обычный безработный. У меня были периоды, когда за 8 месяцев или даже полтора года не было ни одного рабочего дня. И никаких иллюзий по этому поводу тоже нет. Их у меня отняли какие-то чужие дядьки. Я понимаю, что своё дело можно делать хорошо независимо от обстоятельств, в которых мы оказались. Да, нет денег на производство. Да, артисты не могут позволить сниматься бесплатно. Да, оператору тоже нужно кормить семью. Нужно где-то добывать эти пиастры. Иногда случаются чудеса и появляются фантастические фонды и люди, которые могут поддержать кинематограф собственными средствами.

Мне частично понятны приоритеты нашей высшей политической власти. Они не в области культуры.

- В области спорта?

- Спорт - это тоже часть культуры. Разговаривать с толпой проще, чем с индивидуумом. Это всем известно. То, что происходит в спорте, более-менее понятно. Олимпийские игры собираются для того, чтобы большая часть людей, занятых в этой индустрии, получила возможность отчитаться. Это праздник воли, праздник мышц, праздник достижений и труда. В Годе кино я не вижу ничего национального. Я не понимаю, из чего складывается программа. Я вроде как пожаловался, что у меня нет работы, извините, не это имел в виду. Я хотел сказать, что моя личная ситуация – это отражения общей ситуации. Ни в кинотеатрах, ни на российских телеканалах я не увидел праздника отечественного кино. Да, я воинственный пессимист. Но давайте побережём себя, свой этнос, свою историю. Она ещё способна оставлять нас в качестве людей, помнящих о том, кто мы и откуда.

- Насколько в вашем понимании актёры театра и кино отличаются друг от друга?

- К сожалению, в театре у меня остался один спектакль, который я играю примерно 6-7 раз в год. Но именно к театру я отношусь, как к основе мастерства. Киношные артисты иногда бывают чрезвычайно хороши, но если они попадают на театральную сцену, это не всегда удачно выглядит. Драматическая школа даёт больше возможностей, она более полифонична. Да, киношники умеют держать паузу. Да, они умеют работать крупным планом, понимают, где свет и как им лучше встать. Но есть много вещей, которых они не умеют. Я не говорю, что драматические актёры лучше киношных. Я имею в виду то, что актёр, закончивший драматическую школу, а не кинофакультет, обладает большим ресурсом. Кстати, на театральное отделение я поступал четыре года подряд. Я уже тогда был инфицирован театром, по-другому я это назвать не могу. И со стыдом могу признаться, что в итоге доучился до красного диплома. За что – я так и не понял.

- Вы 35 лет отдали театру на Таганке. Легендарный Юрий Любимов – ваш главный учитель?

- Конечно, Юрий Петрович, руководитель и создатель театра на Таганке, один из моих главных учителей. Когда я пришёл в театр, он уже не преподавал, он был занят судьбой и сохранением театра. Кстати, мне после института потребовалось пять лет, чтобы обучиться таганской актёрской школе. Слава Полунин тоже мой учитель, но опосредованный. Я влюблён в его представления. Мои дети – тоже мои учителя.

- Они вас воспитывали, а не вы их?

- Когда я первый раз стал отцом, то решил, что один час в сутки я буду жить только интересами этого маленького человека. Он совсем недавно появился на свет, в конце концов, я этому способствовал. Но! Жить интересами ребёнка в течение часа в сутки мне не удалось ни разу. Слишком я искорёжен, исковеркан представлениями о своём предназначении, иллюзиями на тему того, что я старше, я должен чему-то учить… Я неважный родитель, дети росли практически без меня. Вместо того, чтобы тратить своё время и силы на детей, всегда кажется, что есть что-то важнее. И это что-то – тоже якобы для них. А на что мы поедем отдыхать на море? А на что я куплю тебе велосипед? Это такая мышеловка для родителей. Когда потом что-нибудь случается, люди разводят руками: а чего вы хотели от своих детей, если вас с ними никогда рядом не было? Тот факт, что они не сильно меня расстраивали – это их достоинство, но не моя заслуга. Я старался не давить на детей, не мешать им, не торопить. И чувство собственного достоинства возникает только тогда, когда они начинают уважать чувство собственного достоинства другого. И этому тоже нужно учиться у детей. Я их не воспитываю, я им предлагаю смотреть на то, как я живу. Пытаюсь их никогда не наказывать, не кричать, уважать. Для меня это нелёгкое испытание.

- Вас не коробит играть в фильмах воров, бандитов? Сниматься в фильмах, когда на экране кровь и, как вы говорите, массовое производство страха?

- Я понимаю, что с конца 80-х годов мы живём в другой стране. Пришла очередная беда и надо как-то выживать, детей кормить. Что такое 90-е годы, знают все. Это когда жрать нечего. Устройство мира в каком-то смысле меняется, но люди нет. Просто они существуют в разной социальной среде. Я понимал тогда, что изготовление потребителя станет государственной задачей. Зомбирование социальное тоже станет госзадачей, чтобы смерды не мешали власти делать то, что она считает нужным. Всё для людей, всё для нас с вами. Криминализация власти и социума – процесс осознанный. Людей надо держать в страхе, потому что страх - один из главных инструментов любой власти. Мы тут ничего нового не изобрели, просто оказались последними  в очереди. Нам немного помешал вот этот коммунистический эксперимент. Когда я давал согласие на снятие в фильме «Учитель в законе», речь шла о двух сериях. Там была какая-то сентиментальная история про бывшего вора. В итоге серий получилось более 50, сериал растянулся на несколько сезонов. Да, сейчас много криминала на телевидении, в кино. Для пятилетнего ребёнка кровь и смерть на экране не является событием. И я в этом участвую,  играя бандюков. Каждый раз, когда я появлялся на публике, я готов был просить за это прощения. Да, мне до определённого момента было стыдно. Потом в сериале возникла тема сохранения семьи, которая мне близка. За это я уже не прошу прощения у зрителей. Я благодарен этому персонажу, как своему очередному учителю.