Творческий путь артистов непредсказуем. Многое зависит не только от таланта и удачи, но и трудолюбия. Художественный руководитель Астраханского драматического театра Игорь Лысов доказал это на собственном примере.
Во время гастролей своего театра в Омске талантливый актёр, режиссёр, драматург рассказал корреспонденту «АиФ в Омске», в чём отличие европейской театральной школы от японской, зачем маститым артистам играть в детских спектаклях и почему в Европе любят русскую классику.
Театр не балаган
Светлана Казанцева, АиФ в Омске: Игорь Владимирович, вы актёр, режиссёр, драматург и фотограф. Как эти четыре ипостаси уживаются в одном теле?
Игорь Лысов: Последовательно. Надоедает театр – я занимаюсь фотографией, устаю от фотографии и театра – пишу пьесы, надоедает всё – я иду к своим друзьям-коллегам и играю у них спектакли.
– У вас блестящее образование: Горьковское театральное училище (курс С. Лермана), ЛГИТМиК (курс Г.А. Товстоногова), ГИТИС (курс А. Васильева) – в общей сложности 15 лет…
– На самом деле больше 15. Я ещё стажировался в центре Гротовски (г. Вроцлав, Польша) и в Togo Theatre (режиссёр Тадаши Сузуки, Япония). Только у Васильева я учился 15 лет – сначала был стажёром, потом режиссёром, актёром, затем имел собственную театральную мастерскую. Когда я уехал в Европу, то продолжил общение с учителями.
– Что вы взяли от таких мэтров искусства, как Лерман, Товстоногов, Васильев? Что пригодилось в жизни?
– Пригодилось всё, что они давали. Семён Эммануилович Лерман привил достоинство театра. Он внушал, что театр – это не балаган и актёр – деятель искусства, а не обслуживающий персонал. Георгий Александрович Товстоногов показал, как нужно понимать современный мир и работать, не отказываясь от театральных традиций. Анатолий Александрович Васильев открыл для меня театр, показал, как он может выглядеть – не как блестящая, гениальная имитация реальности, а как собственная реальность, которая выглядит как игра и, может быть, стоит больше, чем жизнь. Остальные педагоги дали мне не меньше, но это были в большей степени практические навыки. К примеру, у Тадаши Сузуки я постигал теорию жеста: допустим, что такое сидеть нога на ногу, протянуть руку и пр.; в центре Гратовски я освоил психологический жест – то, что сейчас иногда называют школой Михаила Чехова.
«Я за русский психологический театр и категорически против театра, имитирующего реальность, так как считаю его безнравственным».
– Чем отличается японская театральная школа от других?
– Она отличается, прежде всего, культурой взаимоотношений публики и зрительного зала. У публики в Японии потребность в духовной пище является неотъемлемой частью, поэтому очень тщательно подбираются актёры, которые могут демонстрировать что-то, что насыщает японского гражданина. В Европе с её демократическими замашками всё совсем не так – вы платите деньги, а мы показываем, что вы хотите. А достоин ли ты показывать то, что хочет публика, никто не спрашивает. Для японцев театр равен храму, они ходят туда за эстетическим и духовным питанием. В Европе больше ходят за развлечением, и малая толика ходит за сопереживанием.
– Я руководствуюсь профессией. Не так уж много актёров, способных выдержать нагрузку центральной роли - загибаются, провисают, начинают штамповать, прикидываться. Я выбираю, прежде всего, актёров, которые способны удержать такую высоту. Поэтому у меня в театре сейчас нет спектаклей, сделанных для одного лидера. Также нет спектаклей для увеселения публики. Стараюсь строить репертуар, который мог бы открыть того или иного актёра.
– В репертуаре Астраханского драматического театра есть детские спектакли. Насколько сложно в драме ставить спектакли для детей? Драма и ТЮЗ – разные вещи…
– С профессиональной точки зрения, взрослому актёру, играющему в пьесах Шекспира, обязательно нужно поиграть в совершенно другом жанре. В наших детских спектаклях заняты только маститые артисты, имеющие звания заслуженных и другие регалии. Для них это очень интересный опыт. Считаю, что в репертуаре обязательно должна быть пьеса, где можно играть иначе, с другой ответственностью.
Кино и не только
– Игорь Владимирович, у вас очень обширная география постановок, есть и международные проекты. Какие работы стали знаковыми для вас?
– Я в Европе ставил «Пир во время чумы» на разных языках одновременно. Играли этот спектакль в кирхах или на площадях. Это было интересное решение. В постановке мужчины ходили в военных мундирах и шинелях без принадлежности к армиям разных стран, а женщины - в вечерних нарядах, на высокой шпильке. Помню, играли в одной из европейских столиц – к нам на спектакль пришли солдаты НАТО. Меня предупредили об этом. И когда артисты вышли на поклон, первые, кто встал и аплодировал стоя, были солдаты НАТО. Спектакль был о том, что настоящий военный никогда не будет воевать с чумой - вплоть до самоубийства, никогда не пойдёт воевать с врагом, которого не существует. Также знаковыми были постановки русской классики – «Дядя Ваня» Чехова, «Преступление и наказание» Достоевского. В Таллине до сих пор идёт «Преступление и наказание», и на спектакль по-прежнему не достать билетов. Иностранцы с большим удовольствием смотрят русскую классику. Ещё одна знаковая работа – я играл спектакль без слов – «Чайка Гамлет» - о маленькой труппе, играющей Чехова и мечтающей поставить «Гамлета» Шекспира. С этим спектаклем мы объездили много стран. Помимо этого было множество других работ в качестве актёра и режиссёра. Одна из последних – постановка в Литве по мотивам романа Достоевского «Братья Карамазовы» - в форме суда над братьями, причём в роли присяжных выступали все зрители. Из зала не выпускали никого, пока не был вынесен вердикт. Обсуждения длились во втором акте всегда не менее полутора часов. Иногда доходило до скандалов между зрителями. На литовских театралов постановка произвела сильное впечатление.
– Сложно ли работать с зарубежными актёрами? Существует ли языковой барьер между разноязычными артистами и режиссёром при работе над спектаклем?
– Если актёры не говорят по-русски, мы общаемся на английском языке – никакого барьера нет. Есть барьер у меня лично – иногда на репетициях я не получается пояснить нюансы смысловой нагрузки речи персонажа, только эмоции. Но актёры сами за время работы над спектаклем учат русский язык и мы дальше репетируем на русском. С актёрами, не говорящими по-русски, работать очень легко – если актёр слышит, что ты говоришь, и понимает, то он всё сделает. У зарубежных артистов художественное достоинство больше, чем человеческие амбиции, для них сыграть плохо неприемлемо.
– Как вы пришли в мир кино?
– Многим людям хочется попробовать себя в разных сферах, и я не исключение. Началось всё с написания сценария к фильму, потом была работа на телевидении – русский проект «Родная речь», в котором звёзды театра и кино читали стихи известных поэтов, и прочее, потом я принёс на канал ТВЦ сценарий, по которому и снял фильм. Затем делал короткометражки, последние их которых – «2:0» - это разговор двух знакомых, которые когда-то вместе служили, но сейчас находятся по разные стороны национального конфликта, и «Бомба» - фильм о человеке, который мечтает попасть в кино и создаёт бомбу; его убивают, и история, как он искал бомбу и был уничтожен, становится основой к сценарию. Меня трогают эти истории, я за русский психологический театр и категорически против театра, имитирующего реальность, так как считаю его безнравственным.
– У меня были разные роли – и хорошие большие работы, и эпизоды, но по-настоящему художественно я сыграл во «Вдовьем пароходе» глухонемого, которого контузили, он не умеет читать по губам, в результате совсем не понимает, что происходит вокруг него. Мне дорога эта эпизодическая роль. В 2006 году на экраны вышел сериал «Острог. Дело Фёдора Сеченова», в котором я сыграл бандитскую, достаточно странную личность с непонятной судьбой и кончиной – Петра Николаевича Болотаева, этакого криминального Остапа Бендера. В коммерческом кинопроекте «Жара» у меня была роль миллиардера… Мне нравилось играть во многих фильмах, но в эти роли я как актёр вложил очень много труда.
– Современный зритель избалован шоу, спецэффектами, но всё же продолжает ходить в театр. Что позволяет театру оставаться популярным?
– Ценителей театрального искусства относительно немного, но они есть в каждом городе. Именно эти люди заставляют театр жить. С другой стороны, в театр приходят за живыми эмоциями, переживаниями, а не развлечениями. Этот вид искусства претерпевает изменения – где-то он необходим как общественное достояние, где-то – как интеллектуальное сообщество, но он всегда будет.
Рождённый сибиярком
– Вы сейчас проживаете в Астрахани. Какие у вас ассоциации вызывает Сибирь?
– Солнце и люди. Вообще-то я сибиряк, мой родной город – Новосибирск. Я жил на улице Станиславского, а мой дед – на улице Вахтангова. В роду у нас военные инженеры, а я пошёл в прапрабабушку – крепостную актрису театра Волкова.
– Даже не было желания стать кадровым офицером?
– Нет. Я занимался спортом, даже поступил в кораблестроительный институт, но это было не моё. В 16 лет я уже точно решил, что буду в театре.
– В Омске я был в начале своей карьеры, сразу после окончания Горьковского театрального училища. Со своим другом Олегом Алексеевым мы приехали в Омский драматический театр посмотреть, поговорить с режиссёром… Мы стали изучать галерею артистов и вдруг увидели два портрета – Сергея Лысова и Валерия Алексеева. Уже тогда это были маститые, состоявшиеся актёры… Мы поговорили – двое Лысовых и двое Алексеевых и решили, что каждый должен двигаться своим путём. Сейчас Олег Алексеев – заслуженный артист, звезда театра НЭТ в Волгограде, Сергей Лысов – в Санкт-Петербурге, Валерий Алексеев остался в Омске, я тоже нашёл свою судьбу.
– Омск сильно изменился за несколько десятков лет?
– Омск – город личностей. У вас много молодёжи без татуировок. Есть города на юге России и в европейской части, где только ленивый не сделал себе тату. Те, кто жаждет уехать из родного города, думают, что наличие татуировок их как-то приближает к той цивилизации, куда они стремятся. В Омске, я понял, что желания у молодых людей уехать в какой-нибудь немецкий городок не существует, поэтому они свои тела для немцев не украшают. За двое суток в Омске я увидел всего одного человека с телом, испачканным татуировками. Меня это поразило.
Главное не антураж, а поэзия. Как меняет жизнь любовь к творчеству 
Колыма - родина не страха, а памяти. Как омич-медик спас писателя Шаламова 
Жить без фальши. Актёр музыкального театра стал легендой омской сцены 
Один День Победы. К 9 Мая сняли фильм не о войне, а о мире 
«Мои роли - мои дети». Актриса омской драмы получила «Золотую маску»