Сергей Тимофеев о спектаклях на крыше и «уличных» Джульеттах

Лицейский театр возник в 1994 году на базе театрального класса лицея № 66. О том, что изменилось за эти годы, возрастных цензах и омской культуре накануне 20-летнего юбилея рассказал Сергей Тимофеев, художественный руководитель Лицейского театра.

А там стеночка!

Omsk.aif.ru: Сергей Родионович, Вам не обидно, что столько лет лицеистам приходится ютиться в маленьком здании? Не устали от этого или уже смирились?

Сергей Тимофеев: Вот представьте себе, что у нас коммунальная квартира, где живут четыре детских студии и основная труппа театра. Им всем надо танцевать, петь, а репетиционных залов всего два. Тяжело, когда у всей труппы жизнь расписана по сантиметру. Опять же есть проблема маленькой сцены. Да, мы к ней привыкли, мы насыщаем её образами, но уже порядком устали рисовать декорации на каких-то клочках и носить их по нашим узким коридорам. Конечно, хочется большую сцену. Даже не большую, а удобную. Нам нужны «карманы» (место на сцене, предназначенное для монтирования декораций и бутафории. – Ред.). Элементарно хочется, чтобы артисты со сцены уходили не только в левую часть зала, но и в правую тоже. А мы не можем, у нас там стена! И никуда от этого не денешься. Хочется, чтобы у артиста был собственный столик с зеркалом. У нас же сейчас пока один человек стоит у зеркала, за его спиной четверо переодеваются.

Несколько лет назад на заседании горсовета приняли решение о строительстве Лицейскому театру нового здания, которое мы должны были получить на 15-летие. Один из руководителей города пришёл к нам на спектакль, ему всё очень понравилось, и он спросил: «А зачем вам что-то менять?». После этого он заглянул за кулисы и удивился, что там ничего нет. Там опять-таки стеночка! Мы понимаем, что сейчас не время строить новый театр, но мы ждём этого момента. Разные проекты периодически возникают, но окончательного варианта пока ещё нет.

– Зачем при такой ситуации с отсутствием свободного пространства вы ещё и детей каждый год в театральные студии набираете? Зачем вам лишняя нагрузка?

– Детей приходит огромное количество! Вместить желающих нельзя, отказать тоже невозможно. Все дети талантливые. И мы помогаем понять и детям, и родителям, в чём именно их ребёнок талантлив. Почему мы это делаем? Наш театр домашний, семейный, куда можно прийти с маленьким ребёнком и посмотреть спектакль, в котором играют дети. То есть не взрослые дядя и тётя притворяются, что они мальчик и девочка, а молодой человек решает какие-то свои проблемы. Когда дяденька играет ребёнка – это назидание. Когда это делает маленький человек, всё получается намного искренней и у молодого зрителя сердце начинает биться сильнее.

– И кого хотите вырастить из ваших подопечных? Профессиональных актёров или…

– …людей. Они играют, как профессионалы, их здесь этому учат. Хотя актёрами в дальнейшем становится очень маленькая часть, процентов пять, наверное. Остальные понимают, что это тяжёлая профессия. Здесь одного усердия мало, нужен талант. Есть люди, которым это дано, которые с лёгкостью приковывают внимание зрителей. Если нет, то лучше заниматься тем, что у тебя действительно хорошо получается, а не мучиться на сцене.

«Целуемся по-настоящему»

– Что касается спектаклей для детей, то многих зрителей порой вводят в недоумение маркировка по возрастам. Как вообще определить, что можно показать ребёнку в 13 лет, а что в 14?

– Есть разные периоды взросления человека. Первый – это дошкольный, когда ребёнок крепко-накрепко связан с мамой и папой. Это период интенсивной учёбы, когда маленький человек впитывает в себя огромное количество информации. И ему нужны позитивные истории, поскольку всё в этом мире строится на любви. У классических произведений этого не отнять, они все о любви. Сейчас же появляются истории, созданные по другому принципу – о ненависти, об одиночестве, отчуждении, разрыве связей внутри семьи. Такие вещи мы не ставим. Театр – это серьёзное дело, мы должны отвечать за то, что делаем и за тех людей, которые к нам придут, и на какие темы после спектакля будут размышлять. Духовная пища должна быть здоровой. Что касается детей постарше, то с 6 до 12 лет у ребёнка возникают новые потребности. Появляется понимание, что не все люди одинаковые. Они начинают задумываться над вопросом человека и коллектива. В 14 лет появляются вопросы пола. Конечно, модель мира и отношений с противоположным полом закладываются мамой и папой, но на это влияют книги, театры, музыка. И здесь надо быть осторожным, чтобы не получить человека закомплексованного или агрессивного. Мужской и женский мир нужно развернуть друг к другу и научить строить отношения. После 15 лет начинается время, когда ты должен найти свою профессию, понять своё предназначение.

– Возрастной ценз театр устанавливает самостоятельно?

– Конечно, к нам не приходят чиновники из какого-нибудь цензурного комитета и не говорят: «Вы что, этот спектакль для 8-ми лет, а вы поставили для 9-ти!». Помню, когда-то давно на спектакль «Тень» по пьесе Шварца пришла мама с пятилетней девочкой. Я считаю, что детям это смотреть не стоит, но женщина была уверена, что её ребёнку это будет интересно. Вы знаете, девочка на самом деле очень внимательно посмотрела спектакль. Дети разные бывают. Но я против того, когда мне говорят «Боже, у вас мальчик целует в губы девочку! Да что вы делаете!». Да, у нас всё по-настоящему. Если любят, то искренне. Но это не должна быть пошлость и грязь, даже если она есть в жизни.

– Но ведь получается, что вы осознанно уходите от проблем современной жизни. Театр в розовых очках – тоже не очень здоровое явление.

– Почему? У нас, например, есть спектакль «Комок», который идёт больше десяти лет. Там очень важная проблема озвучена: если ты веришь тому, кому нельзя верить, то с тобой обязательно случится несчастье. Люди совершают поступки, по которым можно определить уровень допустимого доверия. И если мужчина при тебе выгоняет другую женщину непотребным образом, то лучше с ним не связываться и не думать, что с тобой он будет вести себя по-другому.

– Кстати, про уровень доверия. У вас на сцене между зрителями и актёрами расстояния практически нет. Это хорошо или плохо?

– Это тяжело. И в то же время кайф от того, что ты можешь работать на полутонах, не надо кричать, чтобы тебя услышали на последних рядах. Хотя, конечно, если в таком маленьком зале, как у нас, у зрителей звонит телефон, это катастрофа. Вот сидят два актёра на сцене, у них своя жизнь, они вот-вот поцелуются, а в этот момент раздаётся звонок. И зрители ещё и отвечают, шепчут в трубку на весь зал: «Я в театре! Я приду, я перезвоню, не звони мне». Это не так часто случается, но бывает.

В вечном поиске

– С кем Вы, как худрук театра, в первую очередь советуетесь при выборе пьесы для постановки?

– Любое мнение важно. Если ко мне приходит артист и говорит, что пьеса классная, то я обязательно прочту. Но у режиссёра должно возникнуть ощущение, что это необходимо поставить. Это как удар молнии.

– Кстати, почему Вы решили замахнуться на пьесу «День радио»? Априори понятно, что «Квартет И» переиграть невозможно!

– Современная пьеса – это современный язык. Мы искали хорошую комедию, поэтому и возник проект «День радио». Эта пьеса показывает, что пока мы будем жить, как герои в этой пьесе на «авось», пока не научимся быть ответственными за свои поступки, до тех пор ничего у нас не изменится.

– Самим актёрам интереснее играть классику или современный материал?

– Конечно, современные пьесы интересно играть. Быть первым – это классно, но в то же время никто не променяет Гамлета на нечто неизвестное, но артист всегда хочет открывать новые материки.

– Современные театры сейчас чего только не придумывают, чтобы привлечь зрителей. ТЮЗ вообще спектакль по Шекспиру ночью показывал. Такие реформы нужны?

– Надо обязательно искать новые способы общения со зрителем. Главное, чтобы всё было сделано талантливо, чтобы не было реформирования ради реформы. Когда идёт поиск живого языка со зрителем – это здорово. Но лично мне кажется, что ночью нужно всё-таки спать, а не идти в библиотеку, музей или театр.

– Лицеисты тоже любят эксперименты: в прошлом году вы разыгрывали сцены из спектаклей на улице, и из этого потом получился целый фотопроект. А зачем это вообще нужно?

– Можно сказать: «Зачем это?», а можно сказать: «Интересно, а какого героя я бы поместил в городскую среду?». Или: «А как будет смотреться Джульетта в Омске?».

– Джульетта возле омской мусорки? Мне кажется, этого вообще лучше не видеть.

– Да, возле омской мусорки! И, наверное, она действительно будет как-то по-другому смотреться. Если это фантазия, то почему бы и нет? Если это просто выпендрёж, то лучше обойтись без него. Этим летом в Омске тоже были уличные театральные проекты. Но когда нет точной мысли, почему спектакль нужно показать на улице и держать зрителей в зарослях бурьяна, то этого тоже лучше не делать.

– А Вы сами, например, не хотели бы поставить спектакль где-нибудь на крыше? В том же Питере такие режиссёрские ходы не редкость.

– Я люблю эксперименты, но меня больше интересует человек – хочется рассмотреть движение его души, как возникает любовь, ненависть. Интересен духовный процесс. А просто залезть на крышу и сделать спектакль… Я не вижу в этом смысла.

– Лицейский театр – частый гость международных фестивалей. Зарубежные труппы вас вдохновляют?

– Знаете, мы не проигрываем зарубежным коллективам по многим показателям. Они живут гораздо тяжелее, чем мы: нам помогает город, а у них такой поддержки нет. Зарубежные труппы скорее практикуют грантовые вложения: если есть спонсор, то они развиваются. Каких-то больших театральных школ у них нет, и это общеевропейская тенденция развития. Для европейского театра характерно увлечение разладом человеческой души, разложением, вплоть до физического, а это совсем не театральные вещи, на мой взгляд. Однажды мы смотрели спектакль по пьесе Горького «На дне» и ничего не понимали. В какой-то железной конструкции ходят полуголые люди, колют себе наркотики, пьют, издеваются, совокупляются… А где здесь Васька Пепел? Где Настя? Где «Человек – это звучит гордо!»? Это какие-то современные этюды по мотивам пьесы Горького. Испытываешь раздражение от увиденного. На такой театр я смотреть не хочу.