Александр Сокуров: «Культура – это высшая математика духа»

Имя Александра Сокурова давно уже внесено Европейской киноакадемией в число ста лучших режиссёров мирового кино. В Омск заслуженный деятель культуры приехал с двумя целями. Во-первых, поддержать проект «Эрмитаж-Сибирь», который планируют открыть к юбилею города. Во-вторых, Александр Сокуров представил омичам свой новый фильм «Франкофония», который по многим причинам не запустят в российский прокат.

Исторические узлы

Ольга Минайло, omsk.aif.ru: Александр Николаевич, у вас настоящая страсть к музейным ценностям. Вы уже снимали фильм про Эрмитаж, сейчас – про Лувр. При этом музейная тематика в нашей стране, мягко говоря, не самая популярная область интересов у населения… Зачем вы это делаете?

Александр Сокуров: Вообще-то после фильма про Зимний дворец мне не следовала делать ничего подобного, но Лувр – это старший брат Эрмитажа. Думаю, что работать именно в этом направлении больше не буду. Музейное искусство – это такой организм, который не нуждается в подпитке со стороны кино.

– Вы привезли «Франкофонию» в Омск, но сам фильм российскому зрителю показываться не будет. Картина, как говорится, в рамки современности не вписываете?

– Это европейский фильм, который финансировали Германия, Франция и Голландия. На такую киноленту я бы не получил деньги в России. Плюс к этому у нас в стране нет национального проката, государственная прокатная система ликвидирована. Есть только система, обслуживающая крупные американские кинематографические корпорации, попасть в эту сетку серьёзные картины не могут. Я понимаю, что особого интереса к «Франкофонии» в России не будет. Он существует сам по себе. Это фильм о войне, точнее, о гуманитарных проблемах войны. Но у нас в стране не принято говорить об этом аспекте. У людей к этому какое-то раздражённое, психиатрическое отношение. Ну не очень воспринимают зрители предметные исторические узлы. Я вообще считаю, что кино – это необязательный элемент культуры, на котором стоило бы так сосредотачиваться. То есть оно не может в сравнении с теми же музеями считаться чем-то общенациональным.

Эгоистичная культура

– Очень странно, что вы, режиссёр, цените больше искусство не кинематографическое, а музейное. Вы не только член попечительского совета Эрмитажа, но и на периферии такие центры поддерживаете, в Омск вот приехали. То есть подобные проекты могут априори заручиться вашей поддержкой?

– Безусловно! Я сделаю все, чтобы поддержать музейное дело в стране и Эрмитаж в частности. Эрмитаж – это моё национальное достояние. Я, как русский человек, хочу защищать достоинство моей культуры. Я готов к этому. Если я где-то и чем-то буду полезен в этом плане – я поменяю все свои планы и приеду. Россия всё-таки моя родина.

В Омске я никогда не был и здесь только потому, что существует Эрмитаж, его филиал появится в вашем городе, а я смогу принять участие в этой благородной работе. Конечно, трудно обслуживать такую огромную страну, она дорого обходится народу. Нам очень тяжело жить с такими «ростом», но жить-то как-то нужно. В такой ситуации развивать культуру тяжело. В советское время было проще, но вот много ли пользы это принесло? Разве хорошо, когда бедных детей и подростков в театры и музеи водили насильно? Культура – это высшая математика духа, это не массовая вещь, потому что не у всех есть тяга к искусству. Надо понимать, что не у каждого человека есть душа и божественное начало внутри. Не каждый заработал душу!

Предрасположенность к гуманитарной деятельности также есть не у всех. К сожалению. Поэтому нам надо ценить любое проявление цивилизованности в наших людях и всякое стремление наших чиновных людей поддерживать культуру, беречь её и защищать. Казна не бесконечна, мы не можем содержать нашу культуру без постоянного недовольства на тему «нам не хватает». Конечно, не хватает! Плохо работает промышленность, не на уровне тех категорий, которые определяет русская культура – она выше и лучше, чем вся наша индустрия. Вы только задумайтесь, сколько всего создано усилиями наших предшественников! И весь мир пользуется нашей культурой, оглядывается в сторону России. Причем оглядывается не в сторону экономики или государственного управления, а в сторону богатств, которые создавали наши художники, писатели, архитекторы, музыканты.

– У вас есть любимые залы в Эрмитаже или любимая историческая эпоха?

– Есть залы, вызывающие большой эмоциональный внутренний отклик, которые кажутся мне гармоничными, где соединяется человеческое тепло и эстетика, где эстетика этична. В таких залах я чувствую себя, как во сне. Есть художники, без которых я не могу. Например, я не могу без картины Рембранда «Возвращение блудного сына» или без работ Эль Греко. Это часть моей сущности. Всякая музейная культура важна, потому что это оригиналы. Хотя они эгоистичны. Например, когда я прихожу в музей, то очень устаю. Все большие произведения искусства потребляют наши души и сердца. Мы им нужны. Не всегда нужны они нам, но мы им – точно. Они нашей жизнью и нашими часами жизни питаются, используют наши мысли и эмоции, поэтому и существуют. Эрмитаж для меня – главное место в России. Это единственное место, которое смиряет меня с жизнью в таком тяжёлом городе, как Санкт-Петербург. Это город, давшийся такой страшной ценой русскому народу, которую хорошо было бы не платить. Поживите в этом месте, где вы ни на секунду не можете забыть об этих сотнях, тысячах, миллионах мучеников, которые и в небе, и под землёй одновременно. Поживите в Петербурге с октября по май, и вы поймёте, какой страшный замысел был, когда в этом месте решили поставить кол в землю. Воля верховная, но не воля Божья.

Творческий огородик

– После фильма «Одинокий голос человека» Тарковский увидел в вас руку гения. Скажите, видите ли вы сейчас руку гения в ком-то из молодых режиссёров или деятелей культуры?

– Тарковский был гениальным человеком и, как всякий человек такого уровня, в 8 случаях из 10 он ошибался, ошибся он и на этот раз. Одарённых людей много, но с кино вот какая штука. В музыке или поэзии можно написать великое произведение и в 18 лет. В кинематографе нужно полжизни прожить, чтобы у тебя что-то начало получаться. Если человек снял одну-две картины, нельзя говорить, что это «солнце нашего кинематографа». Здесь надо жизнь прожить.

– С какого фильма у вас начало получаться?

– Я себе не судья, и ответить на этот вопрос не могу. Но за всё, что я когда-либо снимал, мне не стыдно, потому что все силы, которые были у меня и моих коллег, вкладывались в конкретные работы. Режиссёр не создаёт произведение в одиночку. У нас нет индивидуального огородика, как у писателя, живописца или композитора, которые могут существовать индивидуально. Мы собираем вокруг себя сотни людей, тратим на это большие средства. Увы, в наше время кино стоит очень дорого.

– Наверное, обидно, когда вкладываешь в создание фильма столько сил и средств, а его потом критикуют.

– Не бывает совершенных фильмов. Невозможно создать идеальную киноленту. Можно написать идеальное литературное произведение, картину и даже сотворить архитектурный памятник. Но эта история не про кинематограф. Мои фильмы несовершенны, и я знаю об этом.