Чего только про Никиту Михалкову не говорят: дескать, и царь, и барин, и бриллиантовый король… Однако сам Никита Сергеевич на все камни в свой кинематографический «огород» внимания не обращает.
- Меня грызут, потому что я вкусный, - смеётся режиссёр.
Человек, который однажды «прошагал по Москве» уже полвека является символом советского и российского кино. И желанной персоной на любых значимых фестивалях. С нетерпением ждали его и в Омске, где прошёл международный кинофорум «Золотой витязь».
Интеллектуальный «Макдональс»
- Никита Сергеевич, приезжие знаменитости любят употреблять слово «провинциальный» к месту и не к месту, а что для вас значит провинция? Сибирь?
- У испорченной интеллигенции слово «провинциальный» является ругательным. Но на самом деле, провинция – это самое чистое, что есть в стране. Всего на всего это слово обозначает отдалённость от центра. Но не всегда то, что отдалено - плохо. В центре намного хуже: тусовки, машины, «Газпром»… А провинция делает Россию той, чем она является. Это дыхание страны. Москва – столица Рублёвки. Санкт-Петербург – столица Санкт-Петербурга. Если на час поменять их местами, то ничего не измениться. Я много езжу по России, и это мне это гораздо интересней, нежели путешествие по другим странам. Да, там удобно, тепло, завтрак. Но дело в том, что когда получаешь continental breakfast в гостинице, скажем, Гонконга, а вчера ты выпил… То по этому «брейкфасту» ты не определишь: в Гонконге ты, Лондоне, Париже или где-то ещё. Потому что это интеллектуальный «макдональдс». Для нас принципиально немыслимо, хотя мы все стремимся к тому, чтобы быть как кто-то. Мы хотим быть понятными. А я не хочу быть понятным, я хочу быть понятым. Искусство вообще зарождается в провинции, уходит на Запад и возвращается назад в искажённом виде.
- А с региональным кинематографом что делать? В Советском Союзе у нас были Одесская, Свердловская, Хабаровская, Ялтинская киностудии. А сейчас вообще ничего.
- Я думаю, тут дело в деньгах. Надеюсь, в скором времени в Омске будет постоянно действующий международный фестиваль молодой режиссуры. Именно здесь – между Каннами и московским фестивалем. Я уже говорил об этом с утверждённым губернатором Омской области Виктором Назаровым, с владыкой Владимиром. И это может стать хорошим толчком для того, чтобы киностудия здесь всё-таки появилась.
- Вы часто говорите о трагической ситуации в кинематографе, неужели у нас с ним всё так плохо?
- Трагическая ситуация в том, что вектор, который обозначен как арт-хаус, на самом деле таковым не является. Это просто очень слабое кино, отличительная черта которого - унизительное ощущение себя русским человеком. И люди думают, что чем больше в фильме всяких странных вещей, тем круче. Наиболее болезненная вещь для меня в том, что мы перестали смотреть своё кино. Но ведь нельзя существовать в стране Пушкина, Достоевского и Толстого и считать, что настоящее искусство – это «Гитлер капут» и «Яйца судьбы». Вы хотите, чтобы ваши дети воспитывались на этих фильмах? Узнавали страну по тому, что в них показали? Это немыслимо! Мы понимаем, что прекрасное, грамотное и богатое американское кино не имеет к нам никакого отношения. Но всё равно мы можем его смотреть, оно нас развлекает. Но не может впустить его в душу, в аншу культуру. И если сегодня этот вектор не изменится, то всё может кончиться тем, что кинематограф мы потеряем. Нас не выгодно держать сильными и могучими. Это не западное влияние, нет. Мы всё делаем с каким-то тяжким рвением: пьём, боремся с алкоголизмом, любим, ненавидим… И я не могу понять, почему на такую гигантскую высоту поднимают картины, где больше мерзости, где страшнее? Тогда говорят: «Вот это да!».
- Многие также считают, что в «Утомлённых солнцем-2» вы издевались над войной…
- Это ложь, я не разрушитель. «Утомлённые солнцем – 2» - фильм не о войне. Это притча, в которой все пазлы складываются в одно целое. Это картина о метафизике разрушений и метафизика созиданий. О том, что солдат, земля, скамейка, гамак, паучок – всё едино. Едино там, где идёт разрушительная война на своей территории. Народ не может знать, что такое война, если они не воевали с внешним врагом на своей территории. Почему так интересно опускать русских ниже плинтуса? Чтобы мы не понимали, чем владеем. Наши ресурсы нужны многим. Говорят: какая несправедливость, что такой огромной землёй владеет один народ! Я бы хотел видеть правду, пусть и жестокую. Но чтобы она была с любовью. Жестокая правда без любви есть ложь. Очень просто сегодня снять картину на тему того, как жить нельзя. Возьми камеру и поезжай в школу, на вокзал, в поликлинику, в булочную, на кладбище. Но мы этого «нельзя» за 20 лет уже насмотрелись. Поэтому меня интересует вопрос «как жить можно?».
«Я не памятник сам себе»
- Вы уже 50 лет в кинематографе, назовёте своё главное достижение и разочарование за полвека?
- Достижением и разочарованием одновременно я считаю как раз именно то, что я 50 лет в кинематографе.
- Вы согласны с мнением о том, что художник должен быть голодным? Что если он получает деньги за искусство, то перестаёт быть творцом?
- Я не согласен с тем, что художник должен быть нищим, больным и жить под забором. Он должен жить нормальной жизнью. Это такое заблуждение русской интеллигенции, которая считает, что настоящий художник - ущербный и несчастный белый человек. Лев Толстой не нищенствовал. Фёдор Достоевский каждый день писал в журнал, чтобы заработать деньги. И это величайшее счастье говорить то, что ты думаешь, а тебе за это ещё и платят.
- Почему вы не согласились уехать на работу в Голливуд? Хорошие деньги, большие возможности.
- Знаете, меня много раз приглашали в Голливуд, обещали большие деньги. Это такой соблазн снимать Роберта Де Ниро, Мэрил Стрип… Но с другой стороны, если я приеду в Голливуд, что я им скажу? Встану в очередь с профессиональными американскими режиссёрами? И что буду снимать? Да, я могу снять картину глазами русского об Америке. Но мне непонятны и неинтересны страсти, которые волнуют американских режиссёров. Зато я точно знаю, что я могу в нашей стране сделать то, что никто из них не сделает. Никогда. Они могут снимать фильмы про Россию, про космонавтов в шапках-ушанках. Это всё может быть – пожалуйста!
В «Сибирском цирюльнике» есть такие герои: американский сержант, не знающий, кто такой Моцарт, и проститутка Джейн. Я показал ещё незаконченный материал Кевину Костнеру, спросил, что ему непонятно в этой картине? Он вышел в слезах, поздравил меня. А на следующий день я получил от него мелко исписанные два листа. Цензура Госкино времён советской власти – дети по сравнению с тем, что мне написал Костнер: «Нельзя чтобы американский сержант не знал, кто такой Моцарт! Если Джейн была проституткой, лучше чтобы она была англичанкой, а не американкой». Цензура в самой свободной стране – в крови. Я приехал в Аргентину с этой картиной. Зрители плакали, смеялись, реагировали как в любом российском городе. Плакали, смеялись, где нужно. Они хотели купить картину для проката. Я звоню продюсеру в Париже и говорю: «Тут в Аргентине хотят купить картину». Он мне отвечает: «Мы давно продали её Бразилии!». Так вот, американцы выкупили у бразильцев лицензию, чтобы не было этой картины, потому что она унижает достоинство американского сержанта. Это абсолютно конкретные тоталитарные идеологии. Я снимаю шляпу перед американским зрителем и в ноги ему кланяюсь, так как он абсолютно убеждён в том, что американское кино – самое лучшее. И это счастье для тех, кто его делает, и кто его смотрит. Только вот они ещё весь мир заставили считать его лучшим.
- Многих интересует, почему вы снялись в фильме Алексея Балабанова «Жмурки». Зачем?
– Актёр должен время от времени ломать стереотипы, которые созданы. Когда мне Лёша Балабанов предложил сняться в этой картине, я сказал: «Давай сыграем идиота. Сыграем стёбно-стёбно». Это не концепция, это возможность сказать вам: Ребята я такой же! Я не стал ни бронзовый, ни платиновый, не превратился в памятник себе, что бы про меня ни писали, что я барин, царь и так далее. У меня есть книга «Прямая речь», где мои товарищи собрали ВСЕ мои интервью за 40 лет. Я был в ужасе, когда они это сделали! Приоткрываю страничку и вижу – 1984 год. Начал читать и это стало для меня очень дорогим откровением. Да, я могу говорить глупости, быть в чём-то неправым, но в этой книге я не отказываюсь ни от одного своего слова. Я могу меняться, стареть, получать больше опыта, разочаровываться в чём-то. Но своему стержню, начиная от «Я иду шагаю по Москве» я не изменяю никогда. Поэтому когда в «Жмурках» я иду по улице - я такой же идиот, как и мой герой.
- И ещё о фильмах: что лично вас за последнее время удивило в кинематографе?
- «Шапито-шоу» - блестящий фильм! Это нечто бесстрашное, летящее, настоящее. Для меня это «Я шагаю по Москве» 40 лет назад. Это лёгкость понимания времени, запах времени. Или, к примеру, картина «Артист», который получил Оскар. Гениальная картина! А ведь там ничего нет – ни света, ни 3D, ни даже слова! А есть сострадание. Этого в кинематографе остаётся всё меньше и меньше. 3D – прекрасная технология. Но то, что по-настоящему волнует, всё равно будет сильнее, чем формат 3D.
- Почему вы решили снимать фильм по «Окаянным дням» и «Солнечному удару» Бунина?
- Я 36 лет шёл к этой картине. И не мог понять, можно ли передать на экране хотя бы на 30% на экране то фантастическое дыхание, которое есть у Бунина в «Солнечном ударе»? Это ведь 11 страниц ни о чём. Почти без диалогов. Одна ночь. Пароход. Никто не знает даже имени друг друга. Последняя фраза: «Поручик чувствовал себя постаревшим на десять лет». Невозможно это передать, если ты сам этого не пережил. Поэтому я шёл к этому так долго.
Обморок у доски
- У культурных деятелей сейчас стало модным уходить в политику, возьмём, того же Иосифа Кобзона. Вы себя в кресле депутата Госдумы в будущем не видите?
- Мог ли я стать депутатом или сенатором? Не знаю. Но я не хочу этого по одной простой причине: то, что я могу сказать любому человеку любого уровня, намного дороже политической карьеры. Это моя внутренняя свобода. А, став политическим деятелем, ты обязан отстаивать интересы определённой партии. Зачем художники бегут в политику? Кто-то делает это с корыстью, кому-то это на самом деле нравится. Но в любом случае я таких людей не осуждаю. Моя политика заключается в том, что я говорю через свои картины, а не вещаю с трибуны. Я не хочу оказать заложником той или иной политической партии. Потому что рано или поздно ты всё равно превратишься в инструмент.
- Как относитесь к тому, что про вас в Интернете пишут? К тем же блогерам?
- В Интернете появилось огромное количество сайтов от моего имени. Пишут всякие гадости. Например, что у Михалкова три гостиницы в Карловых Варах, хотя я там был один раз в жизни. Что Михалков – бриллиантовый король. Моя совесть чиста, хотя у меня есть грехи. Но то, что про меня пишут, отношения ко мне не имеет. Говорите обо мне что угодно, только не несите пургу от моего имени! И вообще – пусть грызут. Съесть-то не могут. Хочу надеяться, что грызут то, что вкусно.
Что касается блогеров, я их не рассматриваю как определённый класс. Это не воины определённого войска. Просто есть умные люди, есть глупые, есть добрые, а есть злые. Для меня блогер – это в первую очередь человек. Как бы он сам себя не называл.
- Вы помните, о чём в детстве мечтали? Когда не было ни Интернета, ни 3D технологий?
- Я мечтал о том, чтобы поскорее закончился урок математики, а меня не спросили. Математическая «шторка» закрылась для меня в восьмом классе. Когда меня вызвали к доске решать уравнение, я взял мелок и осознал, что я не то, что не могу решить, я вообще не понимаю, что там написано! И если бы все остальные были такие же идиоты, но нет же. Все сидели и скрипели перьями, сволочи! Когда я этот скрип услышал, то от безысходности упал в обморок прямо у доски.
- Ваше отношение к современному театру такое же, как к кинематографу?
- Самая большая проблема современного театра в том, что «как» стало важнее, чем «что». И когда в Германии в каком-то захолустье идёт фестиваль русской драматургии, где показывают «Три сестры» Чехова, а там сёстры лесбиянки, а Тузенбах – гомосексуалист… И потом все говорят: «Мы так прочли Чехова!». Это всё шаманство. Возьмите, прости господи, суки, Чехова, и сыграйте его так, как он написан! Самовыражайтесь, но делайте это на том, что сами создали. Поэтому когда арт-группа «Война» рисует 60-метровый член, который поднимается напротив здания ФСБ, то с точки зрения стёба и выдумки – это класс! Но когда министерство культуры даёт им премию за инновацию… То я боюсь министерства культуры. Нагадить перед дверью и позвонить – это инсталляция. А позвонить и, когда открыли, сесть гадить – это перфоманс. И ещё один важный вопрос - все думают о том, как жить. И почти никто о том – зачем жить? А невозможно жить, если не ставить себе вопрос «Зачем?». Есть гениальная фраза: «Жить надо для того, за что можно умереть».
Смотрите также:
- Никита Михалков: «Если есть что-то чистое в нашей стране, то это регионы» →
- Александр Прошкин: о трагическом веке в России и национальных комплексах →
- Никита Михалков: «Я не пытался быть понятным, я хочу быть понятым» →