Снимать фильмы он начал ещё в 50-х годах прошлого века и успешно делает это до сих пор. Хоть всемирно известный польский режиссёр Кшиштоф Занусси и называет себя с иронией «представителем поколения динозавров», но он и не думает оставлять кинематограф и уходить на заслуженный отдых.
В свои 76 лет пан Кшиштоф не только снимает фильмы, но и ездит по всему миру с лекциями и мастер-классами. Часто приезжает и в нашу страну, причём одной столицей не ограничивается, и на этой неделе посетил Омск. Кшиштоф любит Россию, отлично говорит по-русски и на политическую ситуацию в мире внимания не обращает. Он уверен – только культура сможет сгладить любые противоречия между странами.
О культурных мостах и национальном колорите
Ольга Минайло, omsk.aif.ru: Кшиштоф, отношения Польши и России не всегда были идеальными, о вы периодически приезжаете в нашу страну, несмотря на периодические разногласия между странами. Зачем?
Кшиштоф Занусси: В Омск я приехал по приглашению и считаю, что это для меня большая честь. Тем более, в следующем году вашему городу исполняется 300 лет, надеюсь, на празднования тоже приеду. Я не отказываюсь от контактов с Россией, хотя, конечно, политическая обстановка сейчас нестабильная. Но ведь роль людей искусства – строить мосты. Это метафора, которая имеет конкретно для меня очень большое значение. Мои предки раньше только тем и занимались, что строили мосты для железных дорог. Я сейчас занимаюсь примерно тем же, только в области культуры.
– И между тем, польские власти отменили Год российской культуры в Польше. Вам никто не высказывает претензии, что вы любите Россию?
– Мои друзья в России остались моими друзьями. Я уважаю польские власти, и это их право на уровне государства проводить Год российской культуры в стране или нет. Моё же право, как гражданина, поддерживать мои личные контакты. Мама всегда мне говорила, что обижаются только служанки. И я не могу затаить обиду на всю Россию из-за пары чиновников. Отношения между нашими странами всегда были непростыми. Сейчас Польша – член Евросоюза, с которым наше правительство согласовывает все решения. Мне очень жаль, что существует межнациональное напряжение. Для меня само собой разумеющееся, что Россия – часть Европы, а не какой-то Евразии. Европа дышит не полной грудью, ей нужно оба лёгких: западное и восточное.
– Когда преподаёте молодым режиссёрам в других странах, замечаете ли влияние географического положения на их работах?
– Всегда. Я даже в России за последние 20 лет, что читаю лекции в Москве на Высших режиссёрских курсах, вижу перемены в молодых людях. Россия имеет свой багаж культуры, он выражается в определённых историях, абсолютно не похожих на те, которые происходят в других странах и находят своё отражение в кинематографе.
– То есть всё зависит от национального колорита или от личности режиссёра?
– Национальный колорит существует, но я не могу так глобально судить кинематограф. К тому же я не очень много картин смотрю: или сюжет не интересен, или стилистика не моя. Конечно, русские фильмы имеют много таких характерных черт, есть определённая чувствительность, есть реалии вашей страны, которые отражаются в картинах. И трудно сказать, что это конкретно: язык кино или вы, как в зеркале, картинку реальной жизни отражаете? Я приезжаю в Россию, и мне часто говорят, что люди благодарны своему губернатору за то, что он дорогу построил. Я спрашиваю: он что, олигарх? На какие средства он это сделал? А если глава региона за ваши налоги построил, то зачем ему быть благодарным? Вы за это заплатили сами. И на Западе любой человек скажет вам тоже самое. По сути, разница в наших реальностях, но не в кинематографе.
– Вы пытаетесь изменить не только кинематограф, но, судя по всему, повлиять на воспитание молодёжи. Зачем вы открыли общеобразовательную школу для детей?
– 24 года назад, когда только-только почувствовался вкус свободы, мы с женой решили, что нужно что-то делать. В то время все жаловались, что образовательная система убивает творческий подход. Но можно ведь жаловаться, а можно делать. Школу построили с помощью благотворителей, хорошо помог Евросоюз. Учреждение обычное, не элитное, не крестьянское, оно не находится при церкви. Хорошая школа та, где ученик может без наказания сказать, что, например, Пушкин плохой поэт. И чтобы эту точку зрения он мог бы аргументировать. Если детям с детства вдалбливать в голову, что надо обязательно любить Пушкина и Чайковского, то творческой молодёжи у нас не будет. И они никогда не смогут оценить, что там на самом деле великолепного в творчестве этих людей.
Корпоративное рабство
– Кшиштоф, в последнем фильме «Инородное тело», который вы привезли в Омск, затронута тема отношений внутри рабочего коллектива. Почему это вас зацепило?
– Но как всё-таки, на ваш взгляд, должны строиться отношения между коллегами, между начальниками и подчинёнными?
– Всё крутится вокруг культуры, мы живём ради неё. Но не ради искусства. Существует культура чувств, поведения, работы, даже еды. Если же человек ориентирован на прибыль, если начальник унижает подчинённых – это низкий уровень культуры. Понимаете, выше доходов стоят личные, человеческие взаимоотношения. Понятное дело, что все мы работаем ради денег, но в мире стали появляться предприятия, где мораль ставится превыше всего.
– Что касается доходов: хороший фильм за два рубля не снимешь. Каков бюджет «Инородного тела»?
– Примерно 1 млн 200-300 тысяч евро. Фильм - совместное производство Италии, Польши и России. Съёмки происходили в трёх странах, что и повысило нашу смету. Если бы это была чисто польская картина, то обошлась бы нам дешевле. По польским стандартам, эта сумма чуть выше средней сметы за фильм. По поводу финансирования – в Польше существует институт кинематографии, у которого есть собственный бюджет. Это огромное достижение, что в моей стране есть закон, который автоматически отчисляет на специальный счёт 1,5% со всей рекламы фильмов и 1,5% со всех проданных билетов в кинотеатры. Так что, если у нас с успехом идёт в прокате какой-то американский блокбастер, мы знаем, что через год появятся финансы на польскую картину. Эту систему ещё давно разработали французы, но у них сумма отчислений достигает 3%. Нам удалось добиться 1,5%, но для Польши это много. Однако институт кинематографии может дать до 50% необходимой суммы для производства фильма, вторую часть нужно искать самостоятельно. Частично я нашёл финансирование за границей.
– Для съёмок вы привлекли двух россиян – Михаила Ефремова и Чулпан Хаматову. Они со своей задачей справились?
– Это два очень важных для меня актёра. Я обожаю Чулпан Хаматову и для меня честь, что она согласилась сниматься в моём фильме. Надеюсь, что с Чулпан получится снять что-то ещё. Что касается Миши Ефремова, то первый раз я его пригласил на главную роль на сцене МХАТа, когда в 1991 году ставил там спектакль. Я поверил в Мишу, и, кажется, был прав. Радуюсь, что он доказал, что является талантливым артистом.
– Вы упомянули про значимую часть вашего творчества – театры. Вы ставили спектакли и в России, может, в ближайшее время снова порадуете русскую публику?
– Если получу приглашение, то подумаю над этим. Я не против, но есть определённые условия. Я обычно зову актёров к себе домой, мы ставим пьесу, а за несколько дней до премьеры приезжаем в театр, где занимаемся сценографией, светом, звуком и так далее. У меня в Польше есть возможность пригласить людей к себе, и есть очень терпеливая жена, которая может накормить моих гостей, так что они не голодают. Если честно, я уже устал куда-то ездить и жить в гостиницах. Они мне очень надоели.
– Не могу не затронуть тему телевидения. Многие кинематографисты с презрением к нему относятся, считают низким жанром. Вы же наоборот, сотрудничаете с ТВ. Почему?
– Телевидение – это средство передачи информации, а вот содержание там разное. Вроде как нехорошо смотреть выдающиеся фильмы по телевизору, но ещё хуже, когда их смотрят на планшетах. Хотя я не против, потому что если выбирать между тем, что мой фильм люди увидят на планшете, и тем, что его вообще не посмотрят, я выберу первое. В этом смысле нужно быть скромным, потому что конкуренция дикая. Если кто-то обращает на меня внимание, то я дико благодарен. Моя проблема в том, что, с одной стороны, я, как деятель культуры, должен бороться с «пиратством». Но, с другой, я обожаю, когда они торгуют DVD с моими картинами! Как мне на них обижаться? Я как-то в Пекине на одном рынке увидел кучу DVD со своими фильмами, обрадовался, хотел сфотографировать, но бедный китайский продавец удрал, подумав, что я из полиции. Есть такое противоречие, что цель кинематографистов – добиться зрителя, диалога с ним. То, что нам за это платят – хорошо, но не это главное. Я бы и без денег делал картины, только… не говорите об этом моим продюсерам (смеётся).
– Это хорошо, что у вас есть продюсеры, а что делать тем молодым режиссёрам, у которых кроме таланта ничего нет? и живут они в провинции?
– Кроме таланта нужен ещё характер. Природа таланта противоречива. Кино – оно вообще против природы. Режиссёр должен быть и поэтом, и простым солдатом. Но загвоздка в том, что редко кто из простых солдат является поэтом. Вот и противоречие. Ещё с талантом редко совместим железный характер. И нужно понять одно – конкуренция сейчас дикая! И чтобы прорваться, зацепиться где-то, нужно потратить все свои силы. Нельзя быть мягким, потому что тогда точно ничего не получится.
«Физики и лирики – полный бред!»
– Кшиштоф, за те полвека, что вы снимаете фильмы, научились быть невосприимчивым к критике? Или вас, как вы сами выражаетесь, «динозавра», уже никто не критикует?
– Критикуют! И на мои последующие фильмы влияет любая критика – и профессиональная, и, что называется, домашняя. Критика моей жены воздействует на моё творчество (улыбается). В плане профессиональной критики – до определённой степени. Я встречал огромное число бездарных авторов и такое же самое число критиков. Они глухи, слепы, ничего не видят, не слышат и не чувствуют. Разговор с ними бесполезен. Они могут не смотреть картину, но у них уже есть мысли на её счёт. Но есть люди, мнение которых для меня значит очень многое, я на него ориентируюсь. Так легче понять самого себя.
– То есть критиком для самого себя вы быть не можете? Свои старые фильмы не пересматриваете?
– Герои ваших фильмов постоянно ищут смысл жизни, ищут Бога, находят его и не находят… А если актёры атеисты, то как с ними работать?
– Встречный вопрос, а что такое атеизм? Если это верующий атеист, который верит в то, что Бога нет, это трудно. Если человек сомневается, как я или большинство людей, то они агностики. Это другая категория. Есть и те, которые готовы пойти на баррикады против господа Бога, но мне смешно за этим наблюдать. Хорошо, что я таких людей редко встречаю. Через мои картины за всю жизнь прошла настоящая армия актёров. И больше среди них людей чувствительных, которые внимательно смотрят по сторонам и ищут правду. А это уже – путь к вере. С ними приятно работать.
– Вы часто в своих картинах обращаетесь к теме случая как проявления высшей воли. А в жизни подобное происходило?
– Да, потому что случай соединил мою первую профессию и нынешнюю, хотя они очень далеки друг от друга. Я был физиком, а стал режиссёром. Кстати, я никогда не понимал, как в вашем языке могло появиться такое выражение, как «физики и лирики»? Все физики – лирики, а лирики без научного мышления – графоманы. Физика в XIX веке была такой механистической. В XX веке появилась много тайн и загадок, и от всего это мы знаем только малую часть. Сейчас физики намного скромнее и в этом смысле они все поэты. Хотя, к счастью, не все они пишут стихи.
Бежать, чтобы не умереть
– Скажите, у вас никогда не было желания уехать из Польши и, к примеру, сделать карьеру в Голливуде? С вашим-то опытом для вас все дороги открыты.
– Я был в Голливуде, но работать меня туда не приглашали, а так бы я остался (смеётся). Я работал над американскими картинами, но понял, что это место – не для меня, а для людей, которые, скажем, более гибкие. Я хочу делать авторское кино, а для него в Голливуде места нет и не будет. Это ведь огромная индустрия, в которой редко имеют след режиссёрская эстетика и мышление. Хотя последние тенденции в мире кинематографа меня радуют. Например, Мартин Скорсезе занимался выпуском серии польских классических фильмов, куда вошли и мои работы. Я удивлялся: зачем тебе смотреть картины тех режиссёров, которых, в сравнении с тобой, никто не видел? Он сказал, что видел их все. И что в Европе есть возможность снимать о том, о чём не получилось бы в Голливуде.
Коммерческое кино многого не допускает. Это про разницу о месте кинематографа в жизни общества. В Америке всю индустрию называют словом, которое мы не принимаем – entertainment, то есть – развлечение. Но я не могу назвать Льва Толстого автором увеселительных книг. Это высокая культура, которая важнее, чем беззаботное веселье. Моцарт и попса – тоже две разные вещи. Так вот, Америке ближе попса. Для Европы тот же Феллини, некоторые картины которого с финансовой точки зрения оказались провалом, считаются великим достижением искусства. Вспомните эпоху классицизма и великих композиторов. Для кого тот же Моцарт сочинял музыку? Для каких-нибудь 60 человек в салоне, для императора, князя, епископа… Концертных залов тогда не было. Попса тогда тоже существовала, но за копейки. То есть в каких-нибудь подобиях ресторанов люди ели и пили, а для них в это время кто-то пел. Пропорции были следующими: высокое искусство – высокие зарплаты. Сегодня же всё наоборот. Хорошо продаётся то, что в смысле культуры значения не имеет. А то, что имеет, реализовывается с трудом.
– Женщинам такие вопросы задавать не скромно, но мужчины своего возраста редко стесняются. Кшиштоф, как вы в свои 76 лет умудряетесь жить такой активной жизнью? Раскрыли секрет долголетия?
– Наверное, это гены. Ничего специально я не делаю. Даже более того – я занимаюсь какими-то делами, а вот поработать над собой пока не удаётся. Сейчас живу за городом, там вокруг лес, в котором постоянно бегают люди. Но я слишком ленивый, поэтому не бегаю. Один раз моя жена спросила у одного спортсмена: от чего вы так удираете? Он ответил: от смерти. И ведь правда, – человек бежит, чтобы не умереть. Это мотивация. Пока я активный и у меня есть хотя бы иллюзия того, что моя работа кому-то принесёт пользу – я убегаю от смерти. В этом вся тайна.
Омский режиссёр выпустил фильм про любовь в кинотеатре 
Конец фильма? Режиссёр из Омска про кинематограф, злой город и критику 
Никита Михалков: «Самая большая ошибка – сделать, как у людей»